Ее слова подсказали мне новую ложь. Я решил: попытаю счастья, все равно меня ждет порка, чего же терять? И сказал:
— Я знаю, какой я, мама. Я — исчадие преисподней. Маленький, но все же демон. Я не прав?
Мать не ответила, и я продолжил:
— Я думал, что нам положено быть эгоистичными, злобными и все прочее, как ты сказала. Об этом всегда говорят другие дети. Они рассказывают, какими ужасными делами будут заниматься после школы. Об оружии, которое изобретут и продадут человечеству. О приспособлениях для казней. И я тоже хочу этим заниматься. Хочу создать лучшую машину для казней, которая когда-либо…
Я умолк. Мама смотрела на меня озадаченно.
— Что-то не так?
— Гадаю, долго ли еще ты будешь нести чушь. Машины для казней! Тебе ума не хватит, чтобы придумать что-то подобное! Вытащи концы хвостов изо рта, пока не уколол язык.
Я вынул из щелей между зубами кончики хвостов, которые всегда жевал от волнения. Мне очень хотелось вспомнить, что говорили другие дети-демоны про искусство убивать людей.
— Я собираюсь изобрести первую в мире механическую потрошилку.
Мать широко раскрыла глаза. Скорее всего, ее изумила не сама идея, а сложные слова, которые я осилил.
— У машины будет огромное колесо, чтобы разматывать кишки обреченных людей. Я продам ее самым продвинутым королям и правителям Европы. И знаешь что еще?
Выражение лица матери не изменилось. Она и глазом не моргнула, и не улыбнулась. Только бесстрастно произнесла:
— Я слушаю.
— Да! Вот именно! Ты слушаешь!
— Что?
— Если люди хотят наблюдать за казнью и платят за лучшие места, они заслуживают чего-то поинтереснее, чем вопли человека во время потрошения. Им нужна музыка!
— Музыка?
— Да, музыка! — воскликнул я. Меня опьянил звук собственного голоса, я отдался внезапному вдохновению и даже не знал, какое слово следующим вылетит из моих уст. — Внутри огромного колеса можно устроить еще один механизм, играющий благозвучные мелодии, приятные дамам. Чем громче будет кричать казнимый, тем громче будет играть музыка.
Она по-прежнему смотрела на меня невозмутимо.
— Ты правда думал об этом?
— Да.
— А эта твоя писанина?
— Я записывал все свои ужасающие мысли. Ради вдохновения.
Мама изучала меня бесконечно долго, испытующе разглядывая каждую черточку моего лица, будто знала, что в одной из них скрывается слово «ложь». Наконец она завершила свой тщательный осмотр и сказала:
— Ты странный, Джакабок.
— Это хорошо или плохо? — спросил я.
— Зависит от того, нравятся ли тебе странные дети, — ответила она.
— Тебе нравятся?
— Нет.
— А-а.
— Но я тебя родила, так что часть ответственности лежит и на мне.
Это были самые ласковые слова, какие я от нее слышал. Будь у меня время, я бы расплакался, но мать уже отдавала распоряжения.
— Собери всю свою писанину и сожги во дворе.
— Я не могу это сделать.
— Можешь и сделаешь!
— Но я записывал это годами!
— А сгорит все минуты за две, что преподаст тебе урок о нашем мире, Джакабок.
— Какой урок? — спросил я с кислой миной.
— В нашем мире все, ради чего ты живешь и работаешь, у тебя рано или поздно отнимут, и ничего ты тут не поделаешь.
Впервые с той минуты, как начался этот допрос, мать отвела от меня глаза.
— Когда-то я была красавицей, — сказала она — Знаю, сейчас тебе в это трудно поверить, но так и было. А потом я вышла замуж за твоего отца, и все, что было во мне прекрасного, все, что окружало меня, пошло прахом.