Впрочем, иногда голова прояснялась, заставляя анализировать происходящее, и тогда я вспоминал о самом первом дне в этой клоаке.
Мой обидчик и мучитель, выглядел точь-в-точь, как и я: бесформенная юбка, накидка с прорехами и веревка на поясе с измочаленными краями. Совсем не так я представлял себе профессионального похитителя.
Его облик настолько отличался от того, что я ожидал увидеть, что мне не удалось сдержаться.
– Мужик, ты кто?! – выпалил я, и вот тут меня накрыло по-настоящему. Потому что это был не мой голос…
Осознание того, что я говорю не своим голосом повергло меня в шок гораздо больший, чем все произошедшее до того. Даже к пропаже телефона в конце концов можно привыкнуть, но к тому, что у меня украдут и голос, я оказался совсем не готов. Из моего тела словно вышибли дух, и я превратился безмолвного наблюдателя, никак не реагируя на новую порцию тумаков.
Наконец, мой мучитель выдохся, и брезгливо потыкал ногой своей жертве в лицо, видимо, чтобы убедиться, что я еще жив. Тело откликнулось стоном, и тот, удовлетворенно хмыкнув, потопал по своим делам, оставив меня наедине с болью и неизбежностью.
Гораздо позже, когда, собравшись с силами, мне удалось отползти обратно в отнорок, я попытался извлечь из непослушной глотки «свой» голос, и долго после сидел в прострации, понимая лишь то, что произошла какая-то чудовищная катастрофа. Дальнейшее показало, насколько ужасно мое положение, и дела обстоят еще хуже, чем я мог даже предполагать.
Впрочем, обо всем по порядку. Ведь для начала, как порядочному человеку, мне следовало представиться. Да, как порядочному человеку… Звучит, конечно, двусмысленно. Особенно теперь. Почему, спросите вы? Потому что у меня нет ответа на этот вопрос. Я не знаю, кто я. Я не представляю, где я. И уже порядком сомневаюсь, человек ли. Только в одном я уверен на все сто: я это не я.
Тот, другой, оказался явно моложе. Таким голосом говорят, когда тебе шестнадцать, и ты стараешься выглядеть старше, чем на самом деле. То пищишь, как мышь, то вроде бы ничего. Я решил считать, что мне здесь шестнадцать.
Я взглянул на руки и вздохнул: не мои. Кисти заметно тоньше, пальцы длиннее и тоньше. Прямо как у пианиста на природе. Если, конечно, смыть грязь, привести в порядок обломанные ногти и вообще как-то облагородить.
Было и еще кое-что, что меня беспокоило. В тот же день я выяснил, что не могу лежать на спине. Лицом вниз – пожалуйста, на левом или правом боку – да ради бога. А на спине никак, как будто кто-то нацепил на загривок здоровенный школьный рюкзак, который ни снять, ни сдвинуть. После тщательной проверки шеи, по крайней мере в тех местах, куда дотягивалась рука, мои опасения подтвердились: я стал обладателем нешуточных размеров горба. Кожа там на ощупь казалась сморщенной и шершавой, да и в размерах я тоже ничуть не ошибся. Так что задирать голову вверх мне явно не стоило – это вызывало сильнейшую боль, как и попытки улечься ровно. А через несколько дней, когда судьба в лице Трока завела меня в коридор с высокими потолками, я обнаружил, что и сам сильно хромаю, потому что одна моя нога оказалась короче другой.
Зеркала здесь, конечно, днем с огнем не найти, но то, что я ощущал, в конце концов подвело меня к неутешительному выводу: я больше не я.
Бывший я – это Александр Гроцин, двадцать три года, сын владельца финансово-промышленной группы, а не подземная крыса. Я – это квартира в центре столицы с видом на парк и дизайнерским ремонтом, а не мрачные, узкие, темные вонючие коридоры, высеченные из камня, покрытого светящимся в темноте мхом. Вместо изысканной мебели – каменное крошево, полусгнившее дерево и крысы размером с закормленную собачку соседки напротив.
Еще я – это костюм от «Каналли», который шился на заказ, а не грубая ткань, едва-едва прикрывающая то, что ты должен прикрывать согласно канонам приличия. Это сумка «Луи Виттон» из Мюнхена, которую я забрал прямо с витрины, потому что коллекцию только готовили к продаже, и мне пришлось проявить чудеса красноречия чтобы убедить фрау отдать ее до релиза. Или взять мой любимый ремень от «Гермес», с пряжкой, сделанной в единственном экземпляре, и врученный лично хозяином магазина. Где ты? Почему ты превратился в грубую лоснящуюся ворсом веревку, на которой узлов больше, чем самой веревки? Мне казалось, что я – это еще и дорогой одеколон, но нет! Тот аромат, что сопровождал меня здесь, вообще невозможно вообразить даже в страшном сне! Господи, как я сюда попал?! И куда, сюда?? Вася, куда ты меня запихнул, гнида?! А, главное, за что мне все это?
Но все это в прошлом. Так что разрешите представиться снова: меня зовут Иан, я теперь небольшого роста, у меня горб, бегаю не быстрее утки, и от меня теперь воняет, как от выгребной ямы. В общем красавец писаный. Хотя стоит добавить, что ко всем остальным проблемам, мне достался еще и жесткий языковой барьер. Я ни черта не понимаю, что мне говорят, и это доставляет мне множество неприятностей к тому набору, что уже есть.
Впрочем, знания языка и не требовалось. Уже через несколько дней я уразумел, что попал на своего рода плантацию, которую обслуживала целая банда. Похоже, тот, кто занимался моим переносом, особо размышлениями не утруждался и засунул меня на самое «дно» социальной лестницы – в тело раба. Нас тут таких по ощущениям примерно сотня, может, чуть больше, но голову на отсечение я бы за это не дал – из-за того, что все рабы выглядят одинаково, сосчитать их крайне сложно. Свой вывод я сделал на основании того, что Трок обхаживает десять «душ», а таких, как он, в пещерах примерно столько же.
В обязанности рабов входило с утра до вечера заниматься сбором улиток, которых потом банда куда-то переправляла. Этих здоровенных, размером с полкулака, тварей в заброшенной части штолен водилось море, и такие, как Трок, уводили свои груды в поисках нетронутых пока забоев. За такие места шла нешуточная борьба: нередко груды между собой дрались, но все знали, что потеря работника не лучшим образом отражалась на десятке и на десятнике, поэтому соперничество обычно не доводили до убийства, хотя увечные попадались на каждом шагу. Мне повезло, я принимал участие в парочке таких стычек и после только отлеживался несколько дней. Трок размахивал кулаками перед моим носом и рычал, как раненый медведь, но даже в его куцем мозгу билась мысль о том, что своих калечить нельзя, и он ограничивался лишь парой лечебных затрещин. Однако, долго разлеживаться было не моих интересах: нет улова – нет пищи. Это правило соблюдалось неукоснительно.
Рацион рабов разнообразием не отличался – тот, кто в банде отвечал за кормежку, каждый день готовил похлебку из мха и тех же улиток. Рабы бежали и ползли на запах ментола, почти перебивавший вонь, с таким рвением и упорством, что я со своим субтильным телосложением зачастую не успевал протиснуться в кучу-малу и оставался голодным. Таким же недочеловекам, вроде меня, оставалось лишь надеяться, что сегодня наварили больше обычного, и нам удастся соскоблить хотя бы нажарки на стенках котлов. К слабым и немощным тут снисхождения не испытывали: твой обед – это твоя забота, и, если ты помираешь с голоду, туда тебе и дорога.
Трок и остальные десятки питались из другого котла, но тоже объедками. Мне не раз приходилось видеть, что остальные члены банды, приближенные к «царю», относятся к десятникам ничуть не лучше, чем те – к своим подопечным, и все мы для них, похоже, лишь расходный материал. Чуть погодя я обнаружил, что поведение рабов имеет свое объяснение: то ли в нашу пищу что-то добавляли, то ли мох с улитками обладали каким-то наркотическим действием, но у «голодающих» по дню и больше, голова работала не в пример лучше прочих. Другое дело, что они на эту дрянь окончательно подсели, и ни о чем другом у них думать не получалось. На меня же эта штука почему-то не действовала, что поначалу вызывало у бандитов недоумение, но вскоре они об этом забыли. Я же все время пытался следить за своим состоянием, и с ужасом ждал момента, когда состояние зловонного червяка доберется и до меня. Но и не есть эту гадость я не мог – никто не собирался кормить раба господской едой. Так что либо жрешь, что дают, либо сдохни. Подыхать, несмотря ни на что, не хотелось.