– Не знаю, майор, – сказал с сомнением Костя, когда они сидели в машине, – я лишь сказал, о чём говорят.
– Говорить могут что угодно, – сказал Суриков. Он завёл мотор, машина поехала. В зеркало заднего вида майор наблюдал за домом. Окна, словно глаза, старый дверной проём напоминал рот. Потресканные листы шифера, будто непричёсанная голова. Казалось, что дом наблюдал за ним, провожал взглядом и запрещал возвращаться. Дмитрий Суриков усмехнулся такой мысли и перевёл взгляд на дорогу. Он не знал и не поверил бы, что Ужас, долгое время находившийся в этом доме, начал творить зло. Виталий Божков был лишь первой жертвой.
По склону горы со стороны Румынии, мимо карпатского заповедника двигался автомобиль. Его кидало по ухабам, ехал он медленно. В багажнике новенькой мицубиси зелёного цвета лежало несколько канистр бензина, запасное колесо и дробовик, смотанный в одеяло, замаскированный под весло.
– Мы так не доедем и за неделю, – огрызнулся сидящий на пассажирском сидении худощавый мужчина, звали его Егор Джемов. Он выделялся худым, бледным лицом, резкими манерами и постоянной, непрерывной речью, льющейся из него, подобно свету лампы.
– Успокойся, Егор, – сказал водитель, здоровяк, едва умещавшийся на сидении, звали его Тимур Бараженов. Он глянул на пассажира, затем вновь на дорогу, – я сказал, что мы едем на несколько дней. Через неделю будем свободны. Момент ясен? Ты знаешь способ лучше переправить автомобиль? Тогда расскажи.
– Послушай, – огрызнулся Егор, набравшись смелости, – я не намерен рисковать, но и ты должен понять, что гробишь транспорт и тратишь время. А если нас снова засекут, что тогда?
Тимур не ответил, изучающе посмотрев на пассажира. В глазах мелькнула решительность и вражда ко всему на свете. Егор замолчал, понимая, что гиганта лучше не расстраивать. Машина вновь плавно проехала яму и выехала на бугор. Перед ними открылось огромное плато, напоминавшее горбатые песчаные дюны. Зелёные холмы, скрашенные солнцем, отливали синевой утреннего тумана. Впереди был лес, конца которому не было видно.
– Не все знают об этих дорогах, – сказал Тимур, – тут легко заблудиться и застрять, поэтому и не стоит ожидать преследования. Момент ясен?
– Как же не понять? Ты мозговитый парень. Я тебя должен слушать, иначе не получу денег.
Тимур резко остановил машину. Они ехали медленно, но Егора бросило вперёд. Он выругался, стукнувшись локтем.
– Послушай меня, сосунок, – гневно сказал Тимур и его глаза едва не вываливались со своих мест. Он не собирался терпеть подобную наглость, – если бы не твой отец, что попросил меня пристроить отпрыска, я давно свернул бы тебе шею и закопал по дороге, понял? От тебя толку, как от собачьего дерьма. Ты только болтать умеешь. Если хочешь приносить пользу, лучше запоминай дорогу и учись говорить с людьми так, как я. Момент ясен?
– Ясен, – с обидой сказал Егор и отвернулся. Тимур схватил его за подбородок и повернул лицом к себе так резко, что в челюсти худощавого мужчины что-то хрустнуло.
– Не смей отворачиваться, когда с тобой разговаривают. Ты не дома, тут разбираться не станут. Если делаешь дело, думай постоянно. Отвернулся, значит считаешь собеседника хреном собачим и он так же будет относиться к тебе. Момент ясен?
– Да, – сказал Егор и взялся за челюсть. Тимур положил руки на руль, глянул на дорогу, улыбнулся и завёл двигатель.
– И запомни: важнее всего доброта и приветливость. Момент ясен?
Тимур дружелюбно улыбнулся, его крупное лицо стало мягче. Оно засветилось добротой, но внутри горел огонь гнева и жестокости, что делало лицо страшным для того, кто знал внутрь этой наброшенной маски. Егор со страхом глядел на приятеля, который был старше на десять лет. В подобные моменты он не хотел ничего говорить. Челюсть до сих пор болела. Машина двинула по безлюдным тропам, где едва заметны были следы дороги.
Мужчины направлялись в Зорецк.
Гул мотора оглушил двор. Худая женщина с взволнованными глазами выглянула из окна, отодвинув занавеску тонкой рукой. На пальце блестело обручальное кольцо. Сколько лет она выглядывала во двор вечерами, боясь увидеть машину с включёнными мигалками, боясь, что в ворота войдёт не супруг, а его коллега, прибывший доложить трагическую новость. До сих пор она не привыкла к этому страху. Фары осветили на секунду её овальное лицо, глаза блеснули в темноте.
Его машина! Всё в порядке!
Женщина не двигалась, пока машина не остановилась и последний звук двигателя не замер в тишине ночного двора. Дмитрий Суриков вышел из машины. Слабый свет фонарей осветил лицо, и супруга задышала спокойней. Собака, виляя хвостом, подбежала к хозяину. Суриков прикоснулся к шерсти рукой, погладил пса. Закрыл ворота, затем направился к дому.
Как же долго он идёт! – думала женщина, но задёрнула занавески, чтоб супруг знал, что она не переживает, что она сильная и способна принять его работу за верный выбор.
Стук входной двери, звон оставленных на полочке ключей. Два удара, это Дмитрий сбросил на пол обувь. Теперь его шаги не будут слышны и он резко ворвётся в комнату, как запах разлитого одеколона. Надя сидела, глядя на дверь. Она поднялась со стула, услышав возню у дверей и ожидала, когда супруг войдёт, чтоб обвить руки вокруг его шеи и поцеловать нежно, но довольно крепко.
Дверь отворилась, в темноте появились очертания лица. Серое пятно на щеке и торчащий нос виднелись в слабом уличном свете. Дмитрий включил лампу. Перед ним стояла супруга.
– Как прошёл день? – спросила она, протягивая жаждущие губы. Она хотела ощутить прикосновение мужа, хотела лично проверить, что он здоров, что это не обман.
– Так себе. Много работы.
Суриков не хотел говорить супруге о том, как ощущает себя мать погибшего Виталия Божкова, как она плачет и не находит места, крича всем об убийстве её сына, а в глазах и лице можно прочесть бесконечную тоску, обрызганную горем, которое нельзя смягчить ни одним в мире кремом. Дмитрий поцеловал жену, провёл рукой по её волосам и долго глядел в усталые глаза.
– Будешь ужинать? – спросила она, ожидая радостного ответа. Надя ощущала себя нужной, от этого становилось не так одиноко и тоскливо, а коловшее ощущение беспокойства исчезало как шарик, наполненный гелием и пущенный в небо. Суриков сел в кресло, голова болела. Через десять минут его позвала Надя. Он невольно поднялся и прошёл в кухню.
– Где мальчики? – спросил он, когда супруга села рядом и смотрела на него. Дмитрий улыбнулся этому вниманию. Он любил её и знал, что это взаимно.
– С твоим папой. Они смотрят какой-то фильм.
Дмитрий кивнул и продолжил есть.
– Хочешь поехать отдохнуть? – спросил Дмитрий, подняв на секунду взгляд. Надя любила его и была откровенна, но некоторые вещи не говорят вслух, особенно, когда любовь опустилась на людей, как тонкая шелковая вуаль, закрывшая их от посторонних глаз. Дмитрий знал, что Надя никогда не скажет, что ей плохо, и не попросит помощи. Ей было достаточно того, что супруг рядом. Это было лекарством, но подобной политики он не понимал.
– Куда и когда? – спросила Надя, – ты ведь постоянно работаешь.
– Я возьму отпуск на несколько недель. Что тебе говорил врач, помнишь? Побольше отдыхать. А ты практически не отдыхаешь.
– Мы не можем себе позволить отдых, Дима.
– Знаю, но иногда можно что-то придумать. Вдвоём неделю в санатории мы свободно можем провести.
– А дети?
– Останутся с папой.
– Ты ему говорил?
– Пока нет, – сказал Дмитрий и начал усиленно жевать, уходя от ответа. Он знал, что отец откажется сидеть с детьми. Он не захочет портить нервы. Всю жизнь он провёл с учениками, которые сделали его седым и нервным. Теперь на старости он жаждал отдыха.
– Как твоё самочувствие? – спросил Дмитрий, поглядев на супругу.