Две скучавшие без работы из-за отсутствия полётов соседки по кабинету на него посматривали, но ничего не говорили, делая вид, что тоже работают.
Их работа заключалась в обработке полётных документов, которых в последнее время имелось катастрофически мало.
Одна, наиболее шустрая девушка, «висела» на телефоне, обзванивая подруг и выпытывая последние новости, поглядывая иногда на дверь, чтобы её случайно за этим занятием не застукало начальство. Морсакова она не боялась, понимая, что сор из избы он наружу не вынесет. Другая девушка скучала, перебирая лениво бумаги и поглядывая на часы в ожидании обеда.
Ей Григорий Фёдорович недавно уступил свой стол у окна, чтобы она могла созерцать природу и суету на перроне, когда с рейсового самолёта выходят пассажиры.
Он на соседок не обращал внимания, углубившись в сотни цифр и названий агрегатов, пытаясь не ошибиться.
– Хорошая у тебя работа, – сказала Марина, закончив очередной трёп по телефону.
Григорий Фёдорович понял, что эти слова относятся к нему и спросил:
– А у тебя разве плохая?
– Мы заняты, а ты сидишь и перебираешь бумажки, – она не собиралась соблюдать субординацию и дисциплину, понимая, что сосед по кабинету всё проглотит и не обидится.
– Я вижу, что вы очень заняты, поэтому уткнулся в бумаги и на вас не смотрю, чтобы не мешать и не смущать случайным взглядом.
– Мог бы и посмотреть! На кого тогда ты смотришь, если нас боишься смущать? – обиделась соседка.
– На работе я не смотрю ни на кого, а у тебя есть муж, который может в любую минуту зайти. Он и будет смотреть на тебя.
– Он дома с детьми, не бойся! – сразу сказала Марина.
– Я не боюсь, но приличие соблюдаю.
– Какой всамделишный! Тут две женщины страдают, а он смотрит только в бумаги!
– Страдает сейчас только одна – это я вижу. Оставь свои страдания до обеда, который будет через полчаса. А сейчас думай о том, чем накормишь мужа и детей, и не забудь в обед выполнить супружеские обязанности.
– Сами накормятся, – почему-то обидевшись, сказала Марина и взялась снова набирать номер очередного абонента.
Другая соседка Нина в разговор не вступала. Ей пустой разговор не нравился и разговаривать она не хотела. Через десять минут они тихо снялись со своих мест и пошли на обед.
Почти сразу зашёл Гермак, как будто ждал, когда девушки уйдут на обед.
– Фёдорович, ты сколько самолётов списываешь? – спросил он.
– Пока два.
– Надо больше.
– Я не машина, с этими двумя провожусь несколько дней.
– Имей в виду, что надо списать примерно половину, иначе налогами нас задавят совсем. Люди не работают. Для самолётов работы нет. Чем будем платить налоги?
– Про налоги я ничего не знаю. Мне нужна моя зарплата, которую я не получаю, а должен получать её каждый месяц.
– Будет зарплата. Люди уходят, их рассчитаем и начнём выплачивать деньги тем, кто остаётся.
– Плохо верится! – ответил Морсаков, – Пока работаю, самолёты к списанию готовлю, но кушать всё равно хочется.
Гермак ушёл, а Григорий Фёдорович, оставшись один, погрузился в свои невесёлые думы. Его брали сомнения, что заработную плату когда-то выдадут. Люди покидали предприятие один за другим, подаваясь в свои родные края, откуда когда-то давно приехали, надеясь там у себя по приезду нормально устроиться и работать. У многих накопились значительные неиспользованные отпуска. Заработная плата с компенсационными выплатами составляла внушительные суммы. Все скудные средства из кассы уходили на эти выплаты, а те, кто работал, ничего не получали, даже авансов.
Жаловаться стало некому. Общественные организации стали недееспособными; руководители исчезли или поменялись; вышестоящие организации оказались на таком же распутье, что и рядовые предприятия; суды и правоохранительные органы исполняли те законы, которые вновь появлялись на свет, также не сознавая в полной мере, что происходит и что будет завтра и впереди.
Посидев так ещё полчаса и ничего для себя не решив, Григорий Фёдорович также отправился на обед, мысленно сознавая, что дома его ждут не просто на обед, а с зарплатой.
Старший сын заканчивал школу. В школе творился такой же хаос, как и везде. Учителя ходили на работу, но заработную плату не получали или получали жалкие крохи от того, что должно быть. Инфляция съедала всё, что попадало в руки. Цены росли, как на дрожжах. Продавцы в магазинах не успевали менять на товарах ценники.
Школьники шалили и не слушались ни учителей, ни родителей, видя их беспомощность в происходящем. А в добавок ко всему стало разрешено всё, что не запрещено. Потёк рекой алкоголь, который стал разрешённым для частной торговли и доступным по цене для населения.
Люди отмечали всё: вынужденные выходные, потерю работы, исчезновение предприятия, размножающиеся праздники и прочие маленькое радости и огорчения.
Правдами и неправдами Григорий Фёдорович помог сыну поступить в авиационное училище, из которого не брали в армию. Армия стала опасной и непредсказуемой. Разгоралась война в Чечне, в которую, как в мясорубку, отправляли всё новые и новые порции новобранцев, переправляя обратно на малую родину цинковые гробы.
Григорий Фёдорович прекрасно понимал, что в развязанной войне не будет победителей и побеждённых, где каждый отстаивал свою правду и, где активно орудовали иностранные спецслужбы, чтобы поддерживать незатухающий костёр на фоне творящейся в стране неразберихи.
– Вам деньги дали? – услышал он вопрос жены, только перешагнув порог.
– Какие деньги? – постарался он перевести всё в шутку.
– Я знаю, у вас Семёновы и Растягаевы получили.
– Так ты не равняй, они увольняются, а уволенным выдают в первую очередь.
– Разве работающим не должны выдавать?
– Наверно плохо работаю, – опять пошутил Морсаков.
Далее последовал обычный словесный поток, где виновный фигурировал только один – это Григорий Фёдорович. Он, не вступая больше в диалог, быстро поел то, что нашёл и отправился обратно на работу.
В кабинете он ощущал себя спокойнее. Донимали временами от безделья соседки, но это он терпел, чаще не вступая с ними в диалог. Он знал, что с поставленной задачей он справится и справится быстро, так, как привык всегда работать и отвечать за порученное дело. В его душе «скребли кошки», ему было жаль самолёты, которые кормили предприятие и, без которых коллективу в этом предприятии не выстоять.
«Пусть над этим думают Чехин и Гермак», в конце концов, – подумал он.
Числящиеся в предприятии сорок три самолёта АН-2 стояли исправные и пригодные к полётам. Один из них находился в ремонте на заводе. Завод доложил о выполненной работе и требовал самолёт забрать. Он занимал заводскую стоянку и находился на попечении завода, что не входило в планы этого предприятия. Телеграммы сыпались одна за другой, но Гермак их полностью игнорировал, понимая, что средств на перегон самолёта за счёт предприятия нет никаких.
Григорий Фёдорович постарался в уме прикинуть, сколько же надо платить за лошадиные силы налога с сорока трёх самолётов. Получались астрономические цифры. Он перестал подсчитывать, видя всю бесполезность этого труда.
После обеда Фёдор Николаевич Чехин зашёл к Гермаку.
– Василий Геннадьевич, – обратился он к своему начальнику, – Я дал указание заниматься списанием техники, но сам с этим не согласен. Мы рубим сук, на котором сидим. Спишем самолёты, а самим потом что делать? Без самолётов мы будем здесь не нужны.
– Нам не надо столько самолётов, – отрезал Гермак, – Люди увольняются, будет компактный коллектив, которому надо меньше техники. Налогов станет значительно меньше. Я разговаривал с вышестоящим начальством. Они добро на списание дали, но сами придержат документы, чтобы не вычёркивать самолёты из реестра. Кто знает, может всё ещё переменится к лучшему. У меня ближайшая задача – рассчитать увольняющихся людей.