– Глазам своим не верю, – говорит он, а я в изумлении таращусь на него. Он глазам своим не верит, что я здесь, в городе, где мы прожили вместе почти два десятка лет? Где наши дети произнесли первые слова и сделали первые шаги, а сейчас ждут меня дома? Я заглядываю к себе в корзинку и пытаюсь вспомнить, зачем я вообще сюда пришла – за попкорном, тампонами и «Клерасилом»? – Я имею в виду, что думал, что мне придется прийти в дом, чтобы поговорить с тобой, и я не знал, как ты к этому отнесешься. Думал как-нибудь улучить момент наедине с тобой, до встречи с детьми, но так, как сейчас, даже лучше, да? Так я не нарушаю твое личное пространство?
Я по-прежнему смотрю на него и хочу закричать, заплакать. Я хочу сейчас быть женщиной, способной вцепиться когтями в лицо другому человеку. Но я не такой человек и мы в аптеке. Поэтому я просто смотрю на него.
– Эми? Эми, ты в порядке?
– Уходи, – сглотнув, произношу я. – Я не знаю, зачем ты сюда пришел, но ты нам не нужен. Уходи. Сейчас.
Я ставлю на пол вдруг потяжелевшую корзинку и машу рукой куда-то от себя, словно он птичка, которая слишком близко подлетела ко мне в парке.
– Прости, – говорит он. – Прости, но я никуда не пойду.
Вдруг меня осеняет: здесь же продают трости для ходьбы. Тростью можно нанести реальный удар, особенно если взять ту, что с треногой внизу для дополнительной опоры.
– Эми? – снова обращается ко мне он. Я что, улыбаюсь? Или даже смеюсь? Видимо, пришел тот день, когда я окончательно схожу с ума. Мне хочется смеяться, только я совершенно не понимаю, почему. – Тебе нужно присесть?
А потом он пытается проделать нечто совершенно неприемлемое, выходящее за все рамки. И я почти что решаю наплевать на свидетелей, на последующие сплетни и просто заорать во все горло, лишь бы остановить его. Он пытается взять меня за руку! Я резко отмахиваюсь.
– О нет, – протестую я, и в этот момент ко мне возвращается присутствие духа, и наконец – как долго я ждала этой секунды – я снова обретаю контакт с реальностью и начинаю дышать. – Я без понятия, как ты здесь оказался, Джон, но последний раз я тебя видела три года назад, а с тех пор ты не жил со мной и детьми, не спал в моей постели, не сидел с нами за столом и не делил с нами жизнь. Три года, день за днем, – это больше тысячи дней. И ты не можешь просто так вернуться, и зайти в мою аптеку, и купить здесь лейкопластыри, которые я покупаю, и держать меня за руку, как будто я инвалид. После всех этих дней и ночей, ипотечных выплат, оплат счетов, походов к треклятому стоматологу… Ты не можешь. Не можешь.
Лицо Джона приобретает виноватый вид. Робкая улыбка сменяется выражением боли, столь же глубокой и всеобъемлющей, как моя собственная. Я начинаю понимать, что он тоже побывал на дне того каньона и он считает, что спасатель с веревкой – это я.
Он качает головой и начинает говорить, а говорит он вещи, которые я мечтала от него услышать годы назад, когда он ушел и когда мой мир развалился на части. Но сейчас они все звучат как резкий и болезненный звон в ушах.
– Ты права. Я совершил ужасный поступок, и мне очень, очень жаль. Но я сюда пришел не для того, чтобы снова тебя ранить. Я хочу все исправить.
– Я не думаю, что у тебя получится, – без обиняков отвечаю я.
– Это не твоя проблема, а моя, – возражает он, и его слова настолько обезоруживающие, что я теряю дар речи. – И я здесь именно за тем, чтобы ее решить. Я хочу стать мужчиной, которым не был тогда, стать настоящим отцом нашим детям. Отцом, которого они заслуживают. Я хочу все исправить. – И он поднимает с пола мою корзинку.
Чего-чего он хочет?
Моя дочь Корин, сын Джозеф и лучшая подруга Лина сидят у меня – у нас – дома. Наш дом – красивый, правильной квадратной архитектуры – расположен в непосредственной близи от школы, в которой я работаю. Как и большинство красивых вещей, дом требует к себе много внимания. Он делает так, чтобы у меня никогда не оставалось лишних денег. Если вдруг дом замечает, что я припрятала где-то сто долларов или пытаюсь вывезти детей в национальный парк на недельку, дом что-то в себе ломает. Мне кажется, у нашего дома комплекс брошенности.
Когда здесь жил Джон, это не было ощутимой проблемой. Он был мастер на все руки и любил слоняться по дому и чинить все, что нуждалось в починке. Он был готов целыми днями смотреть видео на YouTube на тему домашнего ремонта. И даже когда он сдавался и нанимал соответствующую контору, его солидная зарплата юриста в крупной пищевой производственной компании покрывала счет.
И вообще, наш дом – это отдельная тема. Когда мы въехали, ему уже было сто лет, и с тех пор он не молодеет. Но все проблемы оказывались решаемы, просто по очереди. Сначала мы довели до ума электропроводку, потом сняли гниль со стен, сделали новую гидроизоляцию подвала, заменили деревянный сайдинг на более подходящий с эстетической точки зрения. Все делалось постепенно, без спешки. Джон вырос в поселении амишей[5], вне доступа к современным строительным супермаркетам, и мог своими собственными руками починить буквально все.
Кроме, как я поняла, самого себя. Поломку в своей собственной жизни он решил устранить в два хода: первый – держать свои чувства под замком, чтобы никто из нас не догадался, что что-то не так, и второй – сбежать от жены и семьи.
– Он хочет… – Я пытаюсь подыскать подходящее слово. Ни за что на свете я не допущу, чтобы теперь дети решили, что их отец – козел. Только не после того, как я три долгих одиноких года защищала его репутацию и их воспоминания. – Он хочет проводить время с вами. Любит вас безмерно и всегда любил. Его не было рядом последнее время, о чем он очень сожалеет.
Кори издает какой-то хрюкающий звук, свойственный исключительно подросткам, который еще с пещерных времен означает: «Что за бред, ты ничего не понимаешь в этой жизни/ Я сейчас разложу ситуацию по полочкам/ Прочь с дороги, старушка». Такой же звук она издаст, если пощекотать ее, когда она чихает. А если я сейчас попробую так фыркнуть, то рискую пострадать от недержания – это все из-за двух долгих и тяжелых родов.
– Давайте его выслушаем. Соберемся на семейный совет и выслушаем, – предлагаю я. А потом я притворяюсь, что у меня не сводит желудок от одной мысли о его идее, и говорю им то, что он сказал мне у полки с лейкопластырями, когда я достаточно успокоилась и уже могла концентрироваться на его словах: – Скоро летние каникулы, и он хочет провести первую неделю с вами.
– Что? – переспрашивает Кори. – Нет. Точно нет. Я пас.
У меня была точно такая же реакция, когда он это предложил: точно нет.
– Мне кажется, я понимаю, что ты чувствуешь, – говорю я и тут же осознаю свою ошибку.
– Ты понятия не имеешь, что я чувствую. Твой отец не оставлял тебя за несколько дней до двенадцатого дня рождения.
– Это правда, – боже, сколько же терпения нужно для общения с этой девушкой, – но меня оставил муж с двумя прекрасными детьми и чудесным, дорогим домом, когда у меня не было ни работы, ни денег. И через эту ситуацию я могу соприкоснуться с твоими чувствами.
Она закатывает глаза:
– Но тебя-то он вернуть не хочет.
Вот он – особый дар всех подростков. Она не хотела меня ранить, но ее слова попали мне прямо в сердце. Думала ли я, что он вернулся ради меня? В ту первую секунду, когда он позвал меня по имени, когда попытался обнять при прощании, когда посмотрел на меня и в его взгляде я увидела что-то похожее на желание – как было не подумать? Я стискиваю зубы.
– Думаю, лучше не драматизировать ситуацию. Никто не собирается вас похищать. Мы примем решение совместно, вчетвером.
– Я уже решила. Нет.
Что ж, яблоко от яблони… Ровно эти же слова я сказала Джону в ответ на его просьбу провести неделю с детьми. Неделю, чтобы компенсировать трехлетнее отсутствие. Нет! Этого недостаточно.
– Давайте соберемся на семейный совет, а потом решим, – предлагаю я с притворным равнодушием. – Я хочу посмотреть, чему вы можете научиться, получив опыт встречи с человеком, который доставил вам неприятности.