В загорелой жилистой руке у нее болталось несколько морковок, видимо, только что выдернутых. – Где же за Чилухой Остров, когда там вовсе Островцы! Ты меня слушай, я тебе точно скажу, сама с Острова, меня Петька-покойник оттеда замуж брал!..
– Да Островцы-то левее, а ему надо все вправо забирать!..
– Не надо ему забирать! Ты езжай сейчас, как ехал, до самой новой дороги. Нову-то дорогу в шестьдесят втором как открыли, так через поля никто не ездит!.. Нова дорога направо пойдет, и тебе туда. У самого сворота вывеска торчит со стрелкой, не промахнешься – магазин «Эльдорадо»! Ты езжай до самой «Дорады» этой, только ничего у них не бери, уж больно дорого дерут, а хлеб в Острове куда как лучше!.. Там дорожка ухабиста, но ничего, потихоньку-полегоньку прямо до Острова и докатишь. Тут недалече тебе осталось, кило€метров тридцать!
– Да чего ты говоришь, баб Мань, когда по прямой тут всего пять или семь!
– По кривой! – передразнила бабка и взялась за взмыленного и злого Плетнева сухой и сильной рукой. Ладонь она сначала обтерла о свои невиданные штаны. – Ты меня слушай, я сама-то с Острова, а он в Твери родился€, ничего тут не знает! А тебе, может, водички налить холодненькой? Или вот морковочки хочешь? Сахар, а не морковь!
Плетнев отказался и от водички, и от моркови, а заодно и от сахара. Ему очень хотелось доехать хоть куда-нибудь, уже можно и до Островцов, а не до Острова. День клонился к вечеру, и от солнца, валившегося в поля, стало еще жарче. Воздух был неподвижным, раскаленным, красным от бивших прямо в глаза лучей, и доходяжная машина его замучила, и неработающий «дивайс», и собственная самоуверенная глупость – он был абсолютно уверен, что доедет легко и быстро, а получилось, что в дороге целый день, а еще до этой самой «Дорады», где втридорога дерут и хлеб плоховат, не добрался!..
– Далась тебе деревня эта! – утром сказал ему в Москве приятель Павлик и пожал льняными плечами просторной и прохладной летней рубахи. – Что ты там будешь делать, Алексей Александрович? Схимничать, трудничать и анахоретствовать?
Плетнев ответил, что хочет отдохнуть «от всего и от всех», в том числе и от Павлика, но мысль про «схимничанье» и «анахоретство» ему понравилась.
А что?.. Раз уж больше ничего не получается, будет схимником и анахоретом!
За магазином «Эльдорадо», возле которого толпились почти голые подростки с велосипедами и шерстяная коза с пучком клевера во рту – вся компания проводила глазами его машину, разом загоготала и заблеяла вслед, – дорога стала совсем плохая, «ухабиста», как выразилась бабуля в трусах. Он крутил руль, скосив глаза и изо всех сил стараясь не угодить колесом в яму, понимая, что ямы его машине не пережить, а ночевать в лесу не хотелось. Машина кряхтела, скрипела амортизаторами, приседала, хрюкала, но везла, и на том спасибо. Эти последние километры он ехал часа два. На посту – шлагбаум с будкой посреди леса – у него старательно и долго проверяли документы, должно быть, скучно целый день стеречь пустую дорогу, а тут Плетнев на своей тарантайке! Таким образом Алексей Александрович прибыл в деревню, когда вечер уже наступил окончательно – зной спал, небо поголубело, собаки и старики вышли посидеть на лавочках, дачники покатили купаться. Их веселые, странно громкие голоса далеко раздавались по улице.
Плетнев никогда не заезжал с этой стороны и еще покружил по деревне, прежде чем нашел свой дом.
Этот?.. Или не этот?.. Нагнув голову, он немного поизучал дом из-за лобового стекла, прикидывая, угадал или нет, потом заглушил мотор и выбрался из кресельного жерла. По спине текло в три ручья. Он даже представить себе не мог, что у него в спине столько воды!..
– Да что ж ты со мной делаешь, язви твою душу, лапочка моя!.