А вокруг них, позади группы немецких командиров, отведенную для парада улицу заполняла смешанная толпа солдат вермахта и красноармейцев: мышино-серые немецкие шинели соседствовали с черными кожаными куртками советских офицеров, а грязно-зеленая форма пехотинцев – с темными комбинезонами танкистов. А еще дальше вдоль улицы выстроилось гражданское население. Среди брестчан была двадцатилетняя Раиса Ширнюк. Позже она вспоминала о том, как распространялись слухи о предстоящем событии: «О параде никто официально не объявлял, но «каблучная почта» сработала безотказно: уже с утра все в городе знали, что по площади пойдут маршем войска»
12
13
Грянул военный оркестр, и парад начался. Возглавила марш немецкая пехота – их опрятная форма и печатный шаг вызвали восхищенные замечания у горожан в толпе. Раиса Ширнюк вспоминала: «Немцы шли начищенные, бравые, ладные. Офицер командовал: «Лянгзам, лянгзам, абер дойтлих!» («Не спешить, не спешить, четче!»)»
14
Наблюдая за парадом, горожане неизбежно принялись сравнивать немецких солдат с русскими. Например, несколько примитивные танки Т-26 заметно контрастировали с более современными машинами вермахта – один советский танк даже чуть не съехал по скользкой плитке в придорожную канаву недалеко от трибуны
15
16
17
18
19
Пока, навевая размышления о будущем, проезжала военная техника, взгляды толпы вдруг отвлекло два десятка истребителей люфтваффе, которые на бреющем полете пронеслись над трибуной. Гудериан, показывая на них, пытался перекричать шум моторов: «Немецкие асы! Колоссаль!» Кривошеин, сохраняя невозмутимость при виде немецких виртуозов авиации, отвечал: «У нас есть лучше!»
20
Минут через сорок пять, когда парад уже подходил к концу, Гудериан, Кривошеин и окружавшие их офицеры повернулись лицом к флагштоку. После того как военный оркестр исполнил национальный гимн Германии «Deutschland, Deutschland über alles» и собравшиеся военные торжественно отдали честь, кроваво-красное боевое знамя спустили, и на его месте взвился кумачовый советский флаг с серпом и молотом. Тогда оркестр заиграл «Интернационал» («нестройно», как вспоминал один из очевидцев
21
22
В своих послевоенных мемуарах, наверняка памятуя о довольно сомнительном характере брестских событий, Кривошеин всячески подчеркивал, что неохотно взаимодействовал с Гудерианом и немцами, и старался создать впечатление, будто он с самого начала «воротил нос» от них. Он утверждал, что раздал своим людям разные поручения, связанные с обслуживанием техники, и потому оставил для участия в параде всего один батальон. Еще он ехидно намекнул на то, немецкая пехота и машины проходили мимо трибуны не один раз: «Очевидно, Гудериан, используя замкнутый круг близлежащих кварталов, приказал мотополкам демонстрировать свою мощь несколько раз»
23
24
Хотя в советской печати, казалось, вовсе не упоминалось о параде в Бресте, германская пропагандистская машина, напротив, придала ему большое значение: его называли «встречей в преддверии мира»
25
26
Один немецкий репортер зашел еще дальше. Курт Фровайн, писавший в газету Völkischer Beobachter («Народный обозреватель») – печатный орган нацистской партии, – описывал сцену парада в лирическом ключе: «прохладный осенний день», «нарастающий грохот танковых гусениц», почтительные слова о городе, «захваченном силой германского оружия… и возвращаемом ныне его законным хозяевам». Для него рукопожатие Гудериана и Кривошеина символизировало «дружеское смыкание двух наций», оно возвещало о том, «что Германия и Россия объединяются для того, чтобы сообща решать судьбу Восточной Европы»
27
Для всех, кто воспринимал всерьез все яростные обличения и оскорбления, которыми Советский Союз и нацистская Германия энергично обменивались предыдущие шесть лет, наступили по-настоящему странные дни. Состоявшийся в Бресте парад ярко продемонстрировал, что пакт, подписанный месяцем ранее в Москве, действительно вступил в силу: за фотографиями улыбающихся людей в прокуренных кремлевских кабинетах последовали теперь танки и солдаты. Как показали брестские события, два сильнейших в Европе диктаторских режима, чье ожесточенное противоборство определяло главную политическую повестку на протяжении почти всех 1930-х годов, теперь вдруг заделались союзниками и приступили к совместному завоеванию общего соседа.
Тогдашние наблюдатели пребывали в растерянности. Коммунисты по всему миру артачились, не желая проделывать ту идеологическую акробатику, которой от них внезапно потребовали, а многие нацисты в глубине души чувствовали недоверие к новому союзнику и партнеру своей страны. Тем временем на Западе люди ощущали глубокую тревогу, как будто привычный мир слегка поменял положение оси вращения: прежние политические позиции, еще недавно выгладившие незыблемыми, на поверку оказались недолговечными. Наверняка многим не давал покоя вопрос: как же произошла столь невероятная перемена?
Глава 1
Дьявольское зелье
Месяцем ранее, 23 августа 1939 года, после полудня из-за облаков вынырнули два «Кондора» Focke-Wulf 200 и начали снижение над Ходынским аэродромом в Москве. Эти ловкие, современные четырехмоторные монопланы отправились в полет накануне, ближе к ночи совершили посадку в восточногерманском городе Кёнигсберге, а утром продолжили свой путь к столице СССР. В каждом самолете находилось около двадцати официальных лиц – советников, переводчиков, дипломатов и фотографов. Возглавлял делегацию министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп.
Пока самолеты заходили на круг, готовясь к посадке, пассажиры убивали время кто как мог. Полет из Кёнигсберга длился пять часов, и многим уже не сиделось на месте. Тщеславному и напыщенному Риббентропу выпала довольно беспокойная ночь: волнуясь из-за возложенного на него задания, он перечитывал официальные документы и делал множество пометок
28
29
Многие пассажиры вглядывались в летное поле и город, расстилавшийся внизу. Летать они начали лишь недавно, и вид, открывавшийся с высоты птичьего полета, внушал одновременно и восторг, и ужас. Кроме того, от самой Москвы веяло чем-то диковинным. Столица советского государства не только географически удалена от известных немцам мест – ее имя отягощали и самые мрачные политические коннотации. Ведь здесь была родина пролетарской революции, исток мирового коммунизма. «Странно было сознавать, – писал позже один из партийных лидеров, – что судьба вдруг забросила нас в Москву, с которой мы еще недавно яростно боролись как с врагом европейской культуры»
30
К прилету гостей основательно подготовились: и на летном поле, и на двухэтажном здании аэровокзала развевались германские и советские флаги: свастика самым несуразным образом смотрелась рядом с серпом и молотом. А ведь всего за несколько дней до этого подобное соседство показалось бы Генриху Гофману, да и многим другим, просто немыслимым зрелищем
31
32
Когда Риббентроп начал спускаться по трапу, военный оркестр заиграл вначале «Deutschland, Deutschland über alles», а затем «Интернационал». Последовало знакомство: представители встречающей советской делегации и их гости из Германии обменивались энергичными рукопожатиями, все улыбались. Кое-кто из немецких участников встречи впоследствии вспоминал тот прием с изрядной долей цинизма. Дипломат Ганс (Джонни) фон Херварт, в ту пору секретарь посольства Германии в Москве, стоял рядом с коллегой и наблюдал за тем, как группа гестаповцев пожимает руки энкавэдэшникам. «Они явно довольны тем, что наконец-то им позволили сотрудничать, – заметил его коллега и добавил: – Но надо быть начеку! Все это плохо кончится, особенно когда они начнут обмениваться данными»