Какие могут быть проблемы у птички в золотой клетке? Её обязанность – быть идеальной женой, хорошей хозяйкой, исполнительной любовницей, а взамен излучать счастье и удовлетворённость своим положением. Наслаждаться теми благами, которые ей способен дать супруг. А я, судя по всему, ещё являюсь и объектом для зависти. А всё из-за того, насколько сильно мне повезло с мужем. Уж что-что, а зависть, тем более, женскую, я распознать могу. Когда-то сама была подвержена этой напасти. Смотрела на других и завидовала, мне казалось, что достаточная материальная база – залог счастья. Любого. Личного, семейного, общественного. Что это показатель удачливости – успешный муж.
На тему моей удачи и успешности Владислава, очень любила рассуждать моя свекровь. В принципе, это была единственная тема для разговора при нашем с ней общении. По крайней мере, всегда всё заканчивалось одинаково. Полина Григорьевна смотрела на меня с пристрастием и страданием во взгляде, после чего печально качала головой и произносила коронную фразу:
– Ты же понимаешь, как тебе повезло?
Имелось в виду, что повезло с мужем. Что Слава, мало того, что обратил на меня внимание, так ещё в жёны взял. Безродную, провинциальную девчонку. Которая не подходила ему ни по статусу, ни по кругу общения, ни по образованию. Даже именем не вышла. Я даже слышала однажды, как свекровь с пренебрежением выговаривала сыну, и произнесла:
– Эта твоя Машка!..
Можно подумать, что Машами девочек называли где-то глубоко в провинции, в деревнях, а в городе, в кругу их знакомых, ни одной Маши не было. Наверное, если бы я услышала её слова в начале нашей со Славой семейной жизни, они бы меня здорово задели, по крайней мере, разозлили, но к тому моменту мне уже было всё равно, что про меня думает Полина Григорьевна. К тому же, как со временем выяснилось, думать, рассуждать, а тем более спорить, мне не полагалось.
Ещё за дверью квартиры, только вставив ключ в замочную скважину, я услышала трезвонящий телефон. Мне захотелось зарычать от злости, и в квартиру не входить. Представляю, сколько раз за последние два часа Полина Григорьевна набирала наш номер. И мне, наверняка, достанется. За то, что гуляю, а, точнее, шляюсь часами, непонятно где и с кем.
– И где же ты была? – задала свекровь мне тот самый вопрос, что я ждала. Причём тон был не столько обвиняющим, сколько нетерпимым. – Я звоню, звоню!..
– Я ходила в магазин, – ответила я. Ответила, а сама зажмурилась, прося себя сдержаться и не послать эту женщину, с её вопросами и требованиями, куда подальше.
– В магазин?
– Да. – И тут же добавила: – Слава в курсе. Он дал мне денег.
Полина Григорьевна громко хмыкнула в трубку.
– И что ты купила?
Я принялась перечислять. Говорила, а сама оглядывала гостиную, интерьер, выбранный дизайнером год назад. Обстановка была дорогая, изысканная, каждая мелочь и статуэтка на своём месте, нигде ни пылинки. Всё в светлых тонах, как любит Слава. Он любит после работы сесть в кресло, вытянуть ноги и насладиться тишиной, чистотой и покоем. И я сейчас, так же, как и вечерами, обводила комнату взглядом и представляла, как обливаю мебель бензином и кидаю зажжённую спичку. Огонь вспыхивает, а я стою посреди этого и улыбаюсь. Улыбаюсь от понимания того, что в моей жизни ничего этого больше не будет. Но вместо желаемого, под аккомпанемент голоса свекрови в телефонной трубке, я протянула руку и смахнула с полированной поверхности журнального столика едва заметную пылинку. Ей здесь было не место.
– Ты должна была мне сказать, что собираешься пойти, – вторгся в мои мысли противный, наставнический голос свекрови. – Я бы пошла с тобой. Мне необходимо больше гулять.
Поэтому и не сказала, подумалось мне.
– И хочу тебе напомнить, что на завтра я наметила уборку. Нужно непременно убраться во всех комнатах, ведь в субботу у меня будут гости.
– Я помню, Полина Григорьевна. Я непременно приду и помогу.
«Помогу» – означало «всё сделаю сама». Приду и сделаю. Уберу, приготовлю, загружу стирку, переглажу. Завтра будет трудный день. Слава несколько раз предлагал матери нанять помощницу по хозяйству, которая бы приходила пару раз в неделю и делала необходимую домашнюю работу. Но Полина Григорьевна благородно отказывалась. Говорила, что совершенно не зачем тратить деньги, мы сами отлично справимся. Мы – опять же, означало, я. Сама Полина Григорьевна палец о палец никогда не ударит. По крайней мере, с тех пор, как появилась я. Я стала и кухаркой, и прачкой, и уборщицей. На две квартиры. Зачем ещё платить чужим людям? Машке всё равно заняться нечем. А тратит на меня, её сыночка много.
Однажды я воспротивилась. Полина Григорьевна, по привычке, не подбирая слов в моём присутствии, наговорила кучу неприятных вещей, я не сдержалась и ответила ей. Причём, была вполне вежлива, не послала старушку туда, куда ей следовало бы пойти с её неуважительным отношением к людям. Я ей ответила, а затем ушла, хлопнув дверью, оставив её посреди неубранной квартиры. А эта мегера, не будь дурой, вперёд меня набрала номер любимого сыночка, и доложила тому о моём неподобающем, хамском поведении. А ещё сообщила, что у неё сердечный приступ, гипертонический криз, и она собирается тут же скончаться. Наверняка ещё добавила:
– Твоя Машка меня убила!
В общем, ничем хорошим тот мой всплеск эмоций не закончился. Для меня, по крайней мере. Слава разозлился. Он очень разозлился. И с того дня у меня пропала охота посылать Полину Григорьевну словами, взглядами или даже наплевательским отношениям к её просьбам. Я молча выслушивала и выполняла. Хотя, ненавидела, ненавидела себя за это. Я, вообще, их обоих ненавидела. А себя за то, что терплю и улыбаюсь. Это ведь откровенная трусость, правда?
Простившись с Полиной Григорьевной, я положила трубку телефона, вернулась в прихожую и сделала всё так, как должна была. Заперла дверь на два оборота, разулась, сняла плащ и повесила его на плечики. Аккуратно его на этих самых плечиках расправила и убрала в шкаф. Сунула ноги в домашние туфли (тапок Слава не признавал, называл их наличие бытовой пошлостью), выключила свет и прошла с пакетом покупок в гостиную. Оставила пакет на полу у журнального столика. Разбирать мне его было нельзя. Слава вечером всё проверит, сравнит сумму покупок с чеками внутри и заберёт сдачу. Только после этого я смогу забрать купленные мелочи себе.
Я оставила пакет, постояла рядом, тараща глаза за окно, на небо. Перед глазами поплыли круги от яркого света. Я зажмурилась. Внутри меня копилась и копилась злость. Которой не было выхода. Ведь моя злость, как выяснилось, против злости мужа была ничтожна, а я начинала себя чувствовать особенно бессильной. Ногти впились в кожу ладони, я сжала кулаки, но затем заставила себя выдохнуть. Отправилась на кухню, готовить ужин. Меню на неделю висело на холодильнике, придерживаемое магнитом в виде Эйфелевой башни. Я сама купила его в Париже, в наше последнее путешествие. Наверное, магнит должен был навевать на меня приятные воспоминания, когда-то я мечтала о том, что буду гулять по Парижу. Слава эту мою мечту исполнил, но никакой радости в моей душе от этого не родилось.
Слава порой злился на мою безэмоциональность, как он это называл. Возмущался, ругался на меня. Он хотел на каждый свой жест, подарок, преподношение, целый взрыв чувств, бурной радости, наверное, восторгов и визгов. И я изо всех сил пыталась выказывать своё счастье и очарование, ахала и улыбалась, когда он дарил мне цветы или подарки. Старалась себя перебороть, чтобы кинуться мужу на шею и поцеловать в благодарность. Но проблема была в том, что я никогда не знала, какой именно реакции Слава ждёт на свой подарок. И если я не угадывала, он начинал злиться и кричать, обвинять меня в том, что я плохая жена. Выдержка, степенность и благоразумие покидали его в тот момент, когда он переступал порог квартиры. В ту секунду, когда он начинал чувствовать себя хозяином положения, а рядом оказывался кто-то слабее, кто-то зависимый от него.