Стану врачом и никому из них помощи ни окажу, когда придут лечиться.
Очередное везение произошло полгода назад, когда я пошла вытаскивать Нику, эту богатую птичку из клуба. Она вырвалась от влиятельных родителей, можно сказать их церковной клетки, и вошла в раж. Ей очень понравилась свобода, и она стала ею злоупотреблять.
В тот раз, прежде чем выйти из клуба, Ника заставила меня выпить мартини. Выпила. Проснулась с ней в постели. Спасибо, что и там вроде ничего не было особенного.
И вот сегодня. Судя по ощущениям, меня никто не насиловал, никто даже не лапал. Вот только горло болит, и привкус какой-то приторно сладкий. Может, молока на ночь выпила.
Так, так. Надо вставать, тем более, судя по громкому шушуканью друзей рядом, я все-таки что-то натворила.
– Вы можете разговаривать не так громко, – простонала я и, повернув голову, все-таки открыла глаз. Один. Этого хватило, чтобы увидеть Нику, без макияжа, в маечке и шортах. Ничему ее жизнь не учит.
Второй глаз помог различить Пашу, лицо которого тоже было виноватым. Это уже плохо.
– Рассказывайте, – сразу потребовала я и по тому, как они переглянулись, я поняла. П*здец.
Мысленно я вернулась во вчерашний день. Даша, кричавшая мне что-то про Нику. Смех участкового, который мне не верил, потом свет, музыка клуба, в который нас с Пашей с трудом пропустили. А потом…
Я прикрыла глаза. Твою же мать…
А потом Макар. Черкашин Макар, местный коллектор, мать его. Он потребовал минет, взамен чести ребят и моей, по сути. Или минет, или быть пущенной по кругу его прихлебалами.
Даже глупо думать, что я могла отказать, даже расписку потребовала, а потом выпила, чтобы все забыть.
– Я звоню твоим родителям. – тихо проговорила я и сглотнула ком, понимая… Делала. В этот раз чуда не произошло. Я делала чертов минет незнакомому мужику, чтобы спасти одну никчемную вертихвостку, которая дрочит профессорам за пятерки. – Я звоню твоим родителям! Пусть забирают тебя и делают человеком!
– Нет. Вася, постой! – сразу вскочила Ника. Она боялась этого больше всего. – Я все, что хочешь, для тебя сделаю!
– Уже сделала! Спасибо! – закричала я, откинув одеяло, и хотела вскочить с кровати. Но ноги предатели подкосились, и я с визгом свалилась на пол.
Тут же меня окружили «заботливые» друзья и стали помогать встать, но я оттолкнула помощь. Чувства стыда и унижения, которые я вчера залила градусом, мгновенно мною овладели, и я, поджав трясущие губы, всхлипнула. Потом снова и снова, пока просто не согнулась пополам, взвыв от ужаса.
Боже! Боже! Как шлюха. Отсосала у всех на виду, как шлюха!
Теперь все знают, какая я, значит мне только умереть. Точно умру и пусть мой труп разберут на органы, всяко полезнее, чем жить, зная, что наделала.
Лучше бы не пила, может быть бы запомнила чувство отвращения, которое наверняка возникло, когда я брала это в рот. Интересно, какое оно?
Нет, нет, мне неинтересно. Я забуду все это так же, как этот подонок наверняка забудет меня. Уже забыл. У него же сотни таких как я.
Сволочь. Еще бы забыть, какая он красивая сволочь, как его глаза-магниты так и манили в них взглянуть и утонуть в их черноте.
– Вася, – осторожно потрогала Ника мое плечо, а Даша даже подняла мое лицо за подбородок к себе.
Она была пухленькая, пугливая и очень добрая, а ее желание всем помогать, вне зависимости от их желания, добавляло ей индивидуальности.
– Ты сделала все правильно. Никто из нас тебя не осуждает. И никто кроме нас никогда не узнает, на что тебе пришлось пойти ради этой сучки…
– Эй!
– И там никого не было, кроме вас двоих, – сообщил Паша.
– Точно, точно, – покивала Ника и осторожно улыбнулась, а потом прижалась лбом к моей груди. – Я заигралась, ты права. Я буду лучше, обещаю. С этого дня ты видишь перед собой новую Веронику Томилову.
– Главное в монастырь не уйди, – усмехаюсь я.
– Наши профессора не переживут этого, ты же фактически спасаешь их от спермотоксикоза! – торжественно произнесла Даша, и мы все засмеялись. Кроме Ники, которая показала Даше язык и снова посмотрела на меня.
– Простишь меня? Когда-нибудь…
– Если только когда-нибудь, – улыбаюсь уголком рта и поворачиваюсь к Паше, мельком осматриваю нашу убогую комнатушку, с аляпистыми обоями и фотографиями на единственном столе у окна.
Не хочу спрашивать. Очень не хочу, но слова сами собой вырываются из не девственного рта.
– Он всех выгнал?
– Ага, после того как ты начала петь хвалебные оды его члену.
– Что?! – ахнула я и тут же спросила. Язык бы мне отрезать. – Было, чему петь?
– О, да. Совершенный мочеиспускательный аппарат, – произнес он пафосно, и я понимаю, что он передразнил меня. Закрываю лицо ладонями и качаю головой.
– Стыдоба.
– Да не. Было забавно, а потом…
– Расскажешь мне потом, когда почищу зубы и смою с себя… – его взгляд. – Всю эту гадость.
– Вот и правильно, а я пока поглажу твои вещи. Хочешь? – услужливо произносит Ника и берет мою любимую милитари кофту.
– Ан, нет, – выхватываю. – Ты сначала пойми с какой стороны брать утюг. Лучше свари мне кофе. Надо чем-то перебить этот мерзкий вкус.
С этим я беру свою косметичку, полотенце и иду к двери.
Иногда я все-таки жалею, что не стала жить у Давида, или на квартире, что он предлагал мне снять. Сейчас бы принимала душ, как человек, а не шла в студенческую душевую.
Открываю двери, слушая какую-то шутку Паши, и усмехаясь, ставлю ногу за порог.
Вскрикиваю, потому что оказывается врезаюсь в стену. Или не стену.
Больно у нее специфический аромат. Больно знакомый. Знакомый до боли.
Не может быть.
Поднимаю голову и тону.
Во взгляде, в усмешке, в человеке, которого здесь быть не должно. Точно так же как меня не должно было быть вчера в его клубе. Он смотрится здесь настолько несуразно, как аристократ в свинарнике, в своей синей шелковой рубашке и фирменных брюках.
В глазах неожиданно щиплет. Поджимаю губу, закрывая за собой двери комнаты, в которой наступила гробовая тишина.
Я ведь даже улыбаться только что начала, я ведь жить хотела начать, а он приперся. Издеваться собрался? Сказать, что его расписка ничего не значит, или может быть сказать, что я недостаточно глубоко сосала?
– Я не знаю, что вы здесь забыли, но общежитие не место для таких, как вы! – твердо говорю я и, не глядя на резко вытянувшееся лицо, обхожу его по кругу, как опасного зверя.
Почему, собственно, как?
Резкое движение руки, как бросок змеи, и вот я уже прижата к его твердой груди.
– Что вы хотите? Мне кажется, что я отдала вам все, что могла, – шиплю в его лицо, невольно чувствуя, как предательски ноют соски. Эй, вы там! Он преступник и шантажист! Какое к черту возбуждение, уж точно не к такому как он это испытывать!
– А мне кажется, у тебя есть еще очень многое, чтобы я мог забрать… – вкрадчиво шепчет он и буквально вдавливает меня в себя, тянется к губам, но я резко отворачиваюсь.
Щеку обжигает поцелуй и меня почти парализует. И именно это внезапное помутнение рассудка и узел внизу живота придают мне сил его оттолкнуть.
Что еще за номера! Тело, алло! Пилотка мозгу не товарищ!
– Не для вас моя ягодка росла, – сразу восклицаю я и отбегаю, но тут вижу, что первый студент выбрался из берлоги.
Понятно. Суббота. Сейчас все проснутся и увидят его здесь, а потом по институту пронесется слух о том, что я общаюсь со всякими странными типами. Сколько ему лет? Судя по лицу под тридцать, судя по поведению пятнадцать.
Он вдруг рассмеялся.
– Так значит я был прав. Ты девственница, – кивает он и долго смотрит на мои шлепанцы зайцы. – Наверное, вкусные пальчики.
Плохо, конечно, что он знает, но у меня есть расписка, так что…
– И планирую ею оставаться как можно дольше! – яростно говорю и я, развернувшись, ухожу в сторону ванной. Озабоченный. Кожей чувствую его этот дурацкий глубокий смех.
– Не говори гоп, пока на меня не запрыгнешь, – слышу в спину и вскидываю руку. Неприличный знак стал ему ответом, дрожь по телу – мне предупреждением. Держаться от него подальше. И подольше. Примерно, пока не умру.