На каком удалении от неё первая, пока непонятно.
Солдаты во второй линии чувствовали себя, как дома. Они выбирались из траншей, собирались группами, не таились. Потом к ним подъехала полевая кухня, и солдаты выстроились в очередь к ней с котелками.
— Нам бы сейчас к этой кухне, горяченького поесть, — мечтательно произнёс Михаил. — Интересно, чем немцев кормят?
Судя по поведению немцев, до первой линии их траншей было километра два-три. Было бы меньше — остерегались бы, опасаясь выстрелов снайперов или пулеметного огня.
Внезапно немцы забегали, скрылись в траншеях и открыли огонь из миномётов по невидимому отсюда противнику.
И эту батарею Фирсов нанёс на карту — всё нашим помощь будет, артиллерия или авиация нанесёт удар, подавляя батареи.
Для разведчиков батарея вражеская — это хорошо, это слабое место в обороне противника. Пехотинцев в траншее больше, ракеты осветительные пускают чаще. А миномётчики сидят тихо, надеются на пехоту — на всю батарею ночью только один часовой.
Неожиданно раздался один, второй, третий взрыв — этот наши попытались артиллерийским огнём нащупать немецкую батарею. Но наш артиллерийский разведчик был, видимо, далеко, и корректировал почти вслепую. Однако немцы перестали вести огонь и попрятались в окопы и щели.
— Эх, сейчас бы рацию, скорректировать огонь — было бы славно, — заметил Михаил. Он всё время держался поблизости к Алексею. То ли выполнял указание Фирсова опекать минёра, то ли просто Алексей нравился ему — характерами сошлись.
Больше стрельбы не было.
Часа через два на передовой, на удалении от них вспыхнула ожесточённая пулемётная перестрелка, громыхнуло несколько приглушённых расстоянием взрывов.
— Пулемёты слышны, до передовой пара километров, — шепнул Михаил. — Наши рядом, а мы тут мёрзнем.
Однако впереди были самые опасные километры. Войск полно, есть инженерные заграждения — вроде колючей проволоки или противотанковых рвов. Немцы всегда старались оборудовать свои позиции по максимуму, у них даже траншеи обкладывались жердями.
Из-за состояния вынужденной неподвижности разведчики стали замерзать и с нетерпением ждали наступления темноты.
Стемнело через два часа. Луны не было, и наступившая темнота была полной. Разведчикам же это было на руку. Они поползли вперёд, прямо на батарею.
Миномёты у немцев стояли в капонирах.
Перед батареей задержались, определяя местонахождение часового. Он выдал себя через несколько минут — кашлянул, прошёлся, над траншеей показалась его каска.
Фирсов рукой показал влево. Туда они и поползли, перемахнув траншею. Отползли ещё на сто метров и встали.
Из первой линии траншеи стали пускать осветительные ракеты, и разведчики увидели, где передовая. Метров за пятьсот до неё они легли на землю, и дальше уже ползли.
Траншея стала ближе, уже доносились голоса немцев.
Хлопок вверх, и в сторону позиций Красной Армии взвивается ракета. Когда она повисает на парашюте, заливая «нейтралку» мертвенным слепящим светом, даёт очередь немецкий пулемёт. Он бьёт в темноту, по нейтральной полосе, по площадям, не давая работать на поле нашим сапёрам и разведчикам. На языке артиллеристов это называется — «вести беспокоящий огонь».
Группа разведчиков лежала, Фирсов раздумывал. Наилучшим выходом сейчас было снять пулемётчика — тогда можно было выиграть несколько минут. Но, не услышав стрельбы, немцы проверят, почему замолк пулемёт. Обнаружив труп, они поймут, в чём дело, и откроют по «нейтралке» огонь из всех стволов. Если же перебраться через траншею, не трогая пулемётчика, он их может засечь при свете ракеты. Вот и решал Фирсов дилемму.
И всё-таки он решил не трогать пулемётчика.
Между выстрелами ракетчика проходило около минуты.