– Невероятно, – улыбнулся он, бережно взял из руки Лены книгу и раскрыл наугад. – «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!»… И эта книга с вами тоже не случайно.
– Вам нравится Булгаков? – Она посмотрела ему в глаза.
– Нравится? – удивился он. – Это слово совсем не отражает моего отношения к его творчеству. Я преклоняюсь перед ним… Но что же мы так стоим на месте… как вкопанные? Надо же что-то делать! Давайте ходить, что ли? Мужчина и женщина обязательно должны долго ходить при знакомстве.
– Вы полагаете? – таинственно улыбнулась Елена.
Они прошлись.
Солнце засияло ярче, воздух потеплел, сделалось по-весеннему радостно. ДБ ощутил необыкновенный душевный подъём. Ему захотелось совершить подвиг.
«Да, подвиг был бы сейчас весьма кстати. Я бы враз покорил её сердце… А вот бы открыть ей, что я уже без пяти минут как сотрудник Организма. Замечательный бы рисунок героический получился! Только нельзя. Государственная тайна!»
ДБ горько вздохнул.
– Вас что-нибудь тревожит?
– Ваша близость, – признался он.
– Об этом нельзя говорить. Этак вы попадёте в женские сети, откуда вам не выпутаться.
– Я уже попал.
– Так сразу? – Она стрельнула глазами.
– Едва увидел вас. И убеждён, что наша встреча предопределена свыше.
Её губы дрогнули.
– Почему? – Лена остановилась. – У вас предчувствие?
– Да.
– Мне кажется, у вас чрезмерно развита подозрительность.
– Подозрительность? При чём тут это? Нет, наоборот… Всё совсем наоборот. Я слишком доверчив, почти наивен. Вот и сейчас… Я только-только повстречал вас, а уже готов отдать вам всего себя целиком. Вы так прекрасны! Елена Прекрасная! Как невероятна, как удивительна жизнь. Вы посланы ко мне…
– Послана?
– Посланы судьбой, – закончил он и вернул Лене книгу.
– Вот уж не предполагала, что вы такой.
Разговор складывался сам собой, как если бы кто-то расписал его слово за словом для персонажей нехитрой пьески.
– А вам только Булгаков нравится? – поинтересовалась Лена осторожно.
– Нет, я многих люблю. И в первую очередь обожаю Стругацких, Воннегута. Бывает забавно почитать Павича. А под настроение хорошо идёт Набоков и Ремарк. Ну и про индейцев, конечно, читаю постоянно. Про индейцев у меня уйма книг!
– Индейцы? Вот уж не подумала бы никогда.
– Всех почему-то удивляет.
– Это же очень детское, несерьёзное.
– Чего же в индейцах детского?
– Дело в том, что приключения… Все эти Куперы и Эмары писали про всяких Чингачгуков для тех, кто… – Лена замялась.
– Продолжайте, – ДБ улыбнулся, но улыбка получилась злобной.
«Он болезненно относится к этой теме, – смекнула Лена, – но теперь уж ничего не поделать. Разговор начат».
– Все эти приключения несерьёзны, – проговорила она, пытаясь интонацией смягчить свой вердикт.
– А вы только по этим авторам оцениваете, что представляют собой индейцы? Тогда мне жаль вас.
– Простите, похоже, я задела вас за больное, – она взяла его за руку, – простите. Я и впрямь ничего не знаю об индейцах.
– А разве вы хотите узнать о них что-то?
– Буду надеяться, что вы принесёте мне что-нибудь почитать.
– Принесу! – ДБ остановился и вдруг схватил Лену за плечи. – Я принесу книгу, которая называется «Странный Человек Оглалов».
– Кто он, этот странный человек?
– Ташу́нке Уитко́… Этот человек не даёт мне покоя, он будто живёт во мне… – ДБ начал было рассказывать, но почувствовал, что в присутствии Лены мысли ускользали у него. – Я многого не понимаю… Ташу́нке Уитко́ был величайшим воином. Он категорически не принимал то, что мы называем цивилизацией… Деньги, диктат государства, торговля землёй и лесом, захват недр в частную собственность… Мы все – дети природы, даже если не осознаём этого. Мы рождены Землёю, но – задумайтесь только! – люди осмеливаются торговать землёй! Да-с, осмеливаются продавать и покупать землю… А потому… Потому я считаю своим долгом… Впрочем, о чём это я? Совсем утерялась нить рассуждений… Что такое деньги? Величайший обман, на который пошло человечество. Величайший мыльный пузырь! Пшик! И вот этот самый пшик меняют на землю. Земля не может быть товаром, но ею торгуют! Её никто не производил, она никому не принадлежит, никто не имеет права брать её в собственность! Вот какая получается петрушка… Моя позиция, с точки зрения матёрого коммерсанта, крайне уязвима и наивна, но мои взгляды таковы, каковы они есть. Вероятно, в этой точке зрения большинство людей и увидит «детскость». Вы ведь этим словом заклеймили моё «индейское» пристрастие? Что ж, не стану спорить. Называйте это как угодно. Но ведь сказано: «Будьте как дети малые»…
– Ты слишком романтичен. – Лена неожиданно перешла на «ты» и положила руки ему на грудь, как если бы давно и близко знала ДБ. – Чрезмерная поэтичность может навредить… Тебе не надо было…
– Чего не надо?
– Знаешь, – она словно не услышала его вопроса, – я рада, что мы встретились.
– Это подарок свыше, – вздохнул он и потянулся к её губам.
– Свыше. – Лена не отстранилась и позволила его рту коснуться своего. – В нашей жизни всё приходит свыше… Только тебе не следует быть поэтом. Или же просто взгляни на всё иначе. Ведь на самом деле жизнь поэта лишена всякой лирики. Наоборот, он специально лезет в навозную кучу и увязает там поглубже, чтобы можно было плакать о красоте. Он сочиняет ей гимны и сам же исполняет их, как волшебные заклинания. Чем сильнее давят сортиры, тем сильнее прорывается в поэте фонтан цветов и очарования. Художник, чтобы избавиться от них, рисует свой особый мир и ныряет в него с головой.
– Да, я это прекрасно понимаю, – согласился ДБ, – сказки утекают сквозь пальцы.
– Не думай об этом. Мы мечтали друг о друге, и теперь мы вместе… Мы ведь мечтали? Мы ждали друг друга, правда? Пусть я на самом деле не та, кого сотворило твоё воображение, но ты увидел во мне то, что хотел. Что ещё надо? Пользуйся тем, что дано.
– Значит, ты тоже думала обо мне?
– Конечно. Только я не помнила твоего лица. Теперь я его вспомнила, узнала.
Голос Лены стал тёплым, ему невозможно было сопротивляться.
Небо угрожающе похолодело.
ДБ поднял глаза к налившимся тучам.
Почему понимание приходит с опозданием? Впрочем, разве обыкновенный человек способен осознать, что мгновение, в котором он пребывает, в следующую секунду уйдёт навсегда? Разве может обыкновенный человек изменить время? Боль – вот удел человека. Бесконечное терзание, которое прекратится лишь с приходом смерти. Жизнь дана, чтобы испытывать постоянные мучения. На это уходят все силы. Не останется сил – разложит в изнеможении свои крылья память, станет невидимыми глазами скользить по страницам былого, покуда они не обратятся в прах…
– Пойдём ко мне, – сказала Лена, глядя ему прямо в лицо, и не было в её голосе смущения, и всё было понятно.
Он не произнёс ни слова, лишь вложил её руку в свою.
Город отступал куда-то с каждым шагом. Затухли чужие голоса, ушли в небытие стучащие каблуки и шаркающие подошвы, обернулись в покрывало глухой тишины резкие шумы автомобилей. Растворилась Москва-река в опустившемся вечернем дыхании. Очертания домов сделались размытыми, слились с сизым небосклоном и превратились в единый мутный фон.
– Если ты зовёшь меня к себе, – едва слышно произнёс ДБ, – то это означает, что в мире действительно никого больше нет. Мы одни. Ты и я. Всех остальных отвело в сторону властной могущественной рукой. Иначе не объяснить, почему нас свела судьба.
«Он совсем ещё мальчишка», – подумала Лена.
Ему показалось, что земля таяла, под ногами почувствовалось лёгкое пространство. Сверху опустился и прикоснулся к голове свежий воздушный поток. Огромные тени, похожие на крылья, качнулись со всех сторон. И город исчез окончательно.
А когда мир вновь обрёл очертания, ДБ обнаружил себя в комнате с задёрнутыми окнами. Сквозь занавеску просвечивал уличный фонарь. Из густого мрака небольшой комнаты выглядывали углы книжных шкафов и стульев. На полу мутно прорисовывались пятна сброшенных одежд.