Сейчас Романов в нем не нуждался. Лейтенант видел, как он подошел к кабине грузовика и деликатно постучал жезлом в окошко со стороны водителя. Окошко открылось; прапорщик что-то сказал, небрежно козырнув, и принял протянутые из кабины документы. Даже издалека было хорошо видно, что документов как-то непривычно мало. Тем не менее заглянув в них, прапорщик снова взял под козырек, на этот раз гораздо более отчетливо, вернул документы водителю и, по-прежнему лениво помахивая жезлом, двинулся обратно.
– Что там у них? – спросил Мальков, когда он подошел к машине.
– Ксива у них, – лаконично и недовольно проворчал Романов, забирая с капота радар.
Вдаваться в подробности он не стал, и лейтенант предпочел воздержаться от расспросов, которые представлялись, мягко говоря, излишними. Романов – мент въедливый, и, если один взгляд на протянутое из окошка старого автозака удостоверение разом отбил у него охоту до легких денег, значит, ксива у водителя мировая – такая, что не подкопаешься. Конечно, прапорщик разглядывал ее недостаточно долго, для того чтобы быть уверенным в подлинности предъявленного документа. Но в наше время полиграфия поднялась до таких высот, что, даже поглядев в микроскоп, не всегда можно с уверенностью утверждать, что бумажка в твоих руках, будь то денежная купюра или служебное удостоверение сотрудника МВД, настоящая, а не липовая. А проявлять излишнюю придирчивость – тут, на пустой дороге, в двадцати верстах от ближайшего населенного пункта, – может оказаться делом, исключительно вредным для здоровья, независимо от подлинности ксивы. Если она настоящая, владелец, обозлившись на излишне въедливого патрульного, может устроить ему такую жизнь, что бедняге небо с овчинку покажется. А если липовая, тут и вовсе недалеко до беды: выдернут автомат из-под сиденья и покрошат дурака в капусту, чтоб неповадно было совать нос в чужие дела… Вот так-то! А вы говорите: служи по уставу – завоюешь честь и славу… Кому она нужна – посмертная честь?
Тряхнув головой, лейтенант Мальков отогнал ненужные мысли. Все это была чепуха, особенно если принять во внимание цель их пребывания на этом участке трассы. Перед ними была поставлена конкретная задача, и этот обшарпанный автозак остановился поблизости явно не случайно: это прибыли и заняли позицию те, кому лейтенант с напарником должны были в ближайшие несколько минут оказать посильное содействие.
Он снова посмотрел на часы, и в это мгновение рация под приборным щитком разразилась очередной серией хрипов, в которых Мальков без труда узнал свой позывной. Взяв из гнезда микрофон, он ответил на вызов.
– Принимайте, – прохрипел до неузнаваемости искаженный помехами голос.
– Принял, – сказал лейтенант и, вернув микрофон на место, утвердительно кивнул Романову.
Прапорщик кивнул в ответ, оправил на выпуклом животе белый ремень портупеи, шагнул с обочины на дорогу и поднял жезл параллельно земле, преграждая путь вынырнувшему из-за поворота черному «мерседесу» с тонированными стеклами, по пятам за которым следовал вместительный японский внедорожник.
* * *
Под капотом чуть слышно урчал, жадно глотая дорогой бензин, мощный немецкий двигатель. Машину едва ощутимо покачивало, под колесами на разные голоса гудела, шуршала и пела дорога. Иногда в днище с громким шорохом и плеском ударяли струи талой снеговой кашицы, за окном неслись, сменяя друг друга, неброские среднерусские пейзажи, из-за тонированных стекол казавшиеся еще более серыми и унылыми, чем на самом деле. Густая тонировка превращала неяркое утро в сумерки, и, наверное, от этого, да еще от неизбывной дорожной скуки, слегка клонило в сон.
Человек, с удобством расположившийся на податливо-мягких кожаных подушках просторного заднего сиденья, был уже не молод, но и не стар. Его короткая густая шевелюра была сплошь седой, но смуглое лицо оставалось твердым и гладким, как у бронзовой статуи древнего воителя, а взгляд черных, как пара угольков, глаз – пронзительным и острым. Определить его возраст на глаз было затруднительно; он относился к тому типу людей, что уже в двадцать лет выглядят тридцатилетними, а дожив до тридцати пяти, словно перестают стареть – по крайней мере, внешне – и остаются такими до весьма преклонного возраста. В аккуратно подстриженных седых усах усматривалась предательская желтизна, ясно указывавшая на то, что их обладатель не изнуряет себя так называемым здоровым образом жизни и не чужд маленьких приятных пороков, к числу которых относится курение табака. Это был не единственный и далеко не самый страшный из пороков, свойственных Магомеду Расулову; он прожил бурную жизнь и пока не собирался на покой, счет его грехов еще не был закрыт, и, будучи человеком далеко не глупым, он отдавал себе полный отчет в том, что, когда настанет время, ему предстоит очень трудный разговор со всемогущим Аллахом. Впрочем, жить в миру, не совершая грехов, невозможно, и никто не бывает сплошь черным или незапятнаннобелым. Каждый из нас, одной рукой творя добро, другой сеет вокруг себя зло, и конечный итог зависит от того, каких дел ты совершил больше, хороших или дурных. Магомед Расулов тешил себя надеждой, что в его случае сальдо окажется положительным, но никогда не произносил этого вслух.
Дорога нырнула в лес. Справа промелькнул синий указатель с названием какой-то деревни. В забрызганном заднем стекле маячил джип охраны – у Магомеда Расулова, как у всякого человека, имеющего определенный вес в обществе и солидный банковский счет, хватало недоброжелателей, и все они, как один, были люди серьезные, под стать самому Расулову. О том, что представляет собой тот или иной человек, можно судить не только по его друзьям, но и по врагам, причем вторые зачастую дают о нем куда более полное представление. Настоящих друзей мы заводим в юности и бережно храним, независимо от того, во что они превратились с годами, кем стали и какое положение заняли в обществе. Большой человек – такой, как Магомед Расулов, или даже более крупная фигура – может сохранять дружеские отношения с каким-нибудь дворником или пастухом. Но всерьез враждовать с тем, кто стоит намного ниже на социальной лестнице, никто не станет – это просто невозможно из-за огромной разницы в весовых категориях и возможностях. Враг, который не может причинить тебе достойного упоминания вреда и которого ты можешь уничтожить одним движением брови, – это уже не враг; равенство сил, хотя бы относительное, является непременным условием настоящей вражды, и враги Магомеда Расулова были одного с ним калибра.
Впрочем, все они сейчас остались далеко, на родине. Вооруженный эскорт был просто данью обычаям и если и защищал от чего-то, так разве что от возможных мелких неприятностей в пути. Неприятностей пока не случилось; впереди ждали дела – в действительности совсем не такие важные, чтобы мчаться через пол-России в Москву, которую Расулов когда-то очень любил, а теперь с трудом переносил и совершенно не узнавал. С поездкой, которую ему просто-напросто навязали, примиряло лишь то, что там, в Москве, помимо скучных дел, его ждала встреча со старым другом, который давно звал его в гости. Теперь выпала отличная возможность совместить приятное с полезным, которой грех было не воспользоваться.
В жизни Магомеда Расулова была страница, о которой он старался как можно реже вспоминать, особенно когда находился дома, среди земляков и единоверцев. Напоминанием о ней служили хранящиеся в ящике комода орден Красной Звезды и медаль «За отвагу», а еще – татуировка с изображением парашюта, автомата Калашникова и надписью «ДШБ» на левом плече. Гордиться участием в афганской кампании нынче немодно, особенно если ты – правоверный мусульманин. Конечно, тогда, в восьмидесятых, рядового Расулова никто не спрашивал, хочет ли он стрелять в единоверцев или в кого бы то ни было вообще. Кроме того, Магомед Расулов был твердо убежден, что в наше время делить людей на своих и чужих по национальному или религиозному признаку, по меньшей мере, глупо. Сплошь и рядом все зависит не от вероисповедания, а от человеческого характера и обстоятельств. Тот, кого ты называешь неверным, спасет тебе жизнь или просто протянет руку помощи в трудную минуту, а единоверец, которому ты доверял, ударит ножом в спину – в том случае, разумеется, если ты настолько глуп, чтобы не угадать его намерений и повернуться к нему спиной. Магомед Расулов как мог старался втолковать это молодым, но в последние десятилетия такая позиция стала не очень-то популярной, и в разговорах с земляками приходилось быть очень и очень дипломатичным.