– Ты закончил? – выдержав мхатовскую паузу, ядовито осведомился Федор Филиппович.
– Так точно, – отбарабанил Глеб. – Закончил. Но не иссяк. Тема-то благодатная, век бы сидел на кухне за бутылкой и языком чесал: чего, дескать, этим чернож… неймется? Дать им, сукам, по рогам, да как следует, чтобы век помнили! Сровнять этот их Кавказ с землей, заасфальтировать и сделать платную стоянку… или, скажем, всероссийскую свалку бытовых и промышленных отходов – вот это в самый раз! А мировое сообщество попричитает маленько и успокоится. Куда ж оно денется, когда у нас такой ядерный потенциал? Жить-то, небось, всем охота, даже Европарламенту!
– А чтобы причитали не слишком долго, мы им газ перекроем, – в тон ему поддакнул Федор Филиппович. – Ну, теперь все?
– Да какое там все! – окончательно распоясавшись, воскликнул Глеб, которому очень не хотелось переходить к делу.
Он был офицер, он был профессионал; он был, черт подери, платный киллер, но даже ему было трудно понять людей, упорно лезущих к пусть мизерной, но все-таки власти по лестнице, сложенной из человеческих трупов. Так же трудно ему было понять тех, кто, жертвуя все новыми и новыми жизнями, не желал делиться с соседями пирогом, который был не в состоянии съесть сам.
Однажды – недели, эдак, полторы назад, – Ирина за ужином с неимоверной горечью, почти с отчаяньем, сказала: ну, что же они, в самом-то деле, творят? Да соберитесь вы все вместе, поговорите по-человечески, утопите все оружие, сколько его есть на планете, в Марианской впадине, направьте все интеллектуальные, производственные, финансовые и энергетические мощности на мирные цели, и через пятилетку – да нет, через год! – этот маленький шарик станет таким райским местечком, что смертность населения автоматически сведется к нулю: никто просто не захочет умирать, а должным образом профинансированная медицина сделает бессмертие практически возможным и общедоступным…
Глеб, разумеется, промолчал, поскольку все, что он мог сказать, Ирина прекрасно знала сама. Человек в основной своей массе – то еще быдло, и в силу не до конца понятных современной науке причин самым сильным наркотиком для него была и остается власть. Кто-то стремится властвовать над миром, кому-то довольно небольшой постсоветской республики, а еще кто-то вполне удовлетворяется покорным страхом в глазах жены и детей.
В обществе, где всем всего хватает, власть не нужна, и именно поэтому власть имущие наркоманы никогда не станут по-настоящему заботиться о благоденствии своих подданных. Как сказал незабвенный Аркадий Райкин: пускай все будет, но чего-нибудь не хватает. Так, для уважения к власти, которая, хотя бы теоретически, может дать недостающее – буханку хлеба, стакан воды или персональный вертолет, поскольку ездить на автомобиле уже наскучило, да и пробки не дают житья. Власть должна защищать рядовых граждан, и, когда никакого врага на горизонте не наблюдается, она сама его создает, чтобы, чего доброго, не стать ненужной. Властолюбие и алчность испокон веков идут рука об руку, и именно это, а вовсе не недостаток материальных ресурсов, во все времена делало невозможным осуществление на практике утопических мечтаний о земном рае.
– Какое там все, – повторил Глеб. – Об этом можно говорить часами и даже целыми днями. Вот, к примеру, с Ириной в проектном бюро работала мусульманка. Так после этих взрывов ее буквально за три дня затравили и выжили из коллектива. И это архитекторы, интеллигенция. А она, между прочим, татарка откуда-то из-под Казани, и хиджаб, наверное, только по телевизору и видела… Честное слово, я не удивлюсь, если ей в один прекрасный день захочется подбросить в вестибюль родного учреждения сумку с гексогеном. А желающих поднять на воздух Лубянку наверняка столько, что, если собрать их в кучу, можно голыми руками прорыть еще один Беломорканал. И далеко не все они на поверку окажутся мусульманами.
Федор Филиппович демонстративно покосился на часы, и Глеб замолчал. Генерал не был виноват в несовершенстве мира; кроме того, он тоже был женат, имел собственную кухню и, надо полагать, вечерами выслушивал от супруги еще и не такие перлы кухонной философии.
– По некоторым данным, – заговорил его превосходительство таким тоном, словно за все это время Сиверов не проронил ни словечка, – в Москве с недавнего времени действует постоянный центр, управляющий действиями террористов. В том числе, как ты понимаешь, и смертников-шахидов. Именно там были спланированы и подготовлены взрывы на Лубянке и Парке Культуры, и там же в данный момент разрабатывается акция, мишенью которой является здание нашего управления. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это серьезно.
– Разумеется, – нахмурив брови и придав лицу сосредоточенное, в высшей степени серьезное выражение, значительным тоном поддакнул Сиверов. – Я готов, можете на меня полностью рассчитывать. Костьми лягу, но не позволю международному терроризму попортить ваш кабинет.
– Подход не идеальный, но вполне конструктивный, – одобрил его энтузиазм Федор Филиппович. – Только я предпочел бы, чтобы ты все-таки перестал ерничать. Да и костьми ложиться вовсе не обязательно. Пускай эта сволочь костьми ложится, а ты мне еще пригодишься.
– Центр, – хмыкнул Сиверов. – Центр… Как-то непохоже это на террористов. Вся их сила в том, что они неуловимы и вездесущи, а тут – центр какой-то, да еще в Москве… Так и представляю себе офисное здание – стекло, бетон, зеленое знамя над входом, куча новеньких японских джипов у парадного подъезда, а внутри полным-полно бородачей в камуфляже. Подходи, окружай и начинай зачистку – милое дело!
– Не совсем так, – вертя в руках извлеченную из портфеля коробочку с леденцами, сказал Федор Филиппович. – Где-то они, несомненно, базируются, какая-то крыша над головой у них есть. Но центр – это не здание, а группа людей, скорее всего, очень немногочисленная. Возможно, это всего один человек – тот, кто этот центр возглавляет, а остальные так, на подхвате.
– Тогда это должна быть весьма неординарная личность, – заметил Глеб.
– Более чем, – кивнул Потапчук. – Ты себе даже не представляешь, насколько неординарная.
Он отложил в сторону коробочку, внутри которой, как горошины в погремушке, брякнули леденцы, и достал из портфеля красную пластиковую папку. Папка была полупрозрачная, и в ней, насколько мог судить Глеб, не было ничего, кроме фотографии – по-видимому, той самой, которую генерал обещал показать, когда придет время.
– Вот, полюбуйся, – сказал Федор Филиппович, извлекая фотографию из папки и протягивая Глебу.
– Шутить изволите, ваше превосходительство? – осведомился тот, взглянув на снимок. – Личность, не спорю, известная и где-то даже легендарная. Но ведь он, если память мне не изменяет, уже года три, как землю парит!
– А сколько лет парит землю старший лейтенант ВДВ Глеб Петрович Сиверов? – вопросом на вопрос ответил генерал. – Он ведь, помнится, погиб еще в Афганистане. Да и после того ему пару раз случалось погибать. Помнишь? То-то же. А то – землю парит…
– Но ведь было же официальное сообщение, – сказал Глеб, уже понимая, что городит чепуху. – Была спецоперация, были потери с обеих сторон, было опознание тел, в том числе и этого… Что же, все это – липа?
– Может, и не липа, – пожал плечами генерал. – Может, обыкновенная ошибка или небезуспешная попытка выдать желаемое за действительное. И потом, этот Джафар Бакаев был генералом еще при Дудаеве. С тех пор утекло уже очень много воды, он многому научился, недаром ведь его так долго не могли прищучить. И что, скажи на милость, мешало ему обзавестись хоть дюжиной двойников? Возможно, те, кого взяли в плен во время той операции, были на сто процентов уверены, что на их глазах геройски погиб именно Черный Волк – Бакаев. А на самом деле это был двойник… А может, ты и прав, и то сообщение о ликвидации Джафара – чистой воды липа. Как бы то ни было, есть очень веские основания полагать, что он жив, полон сил и перенес свою ставку в первопрестольную. Как черный ферзь на шахматной доске – просочился сквозь оборону белых и бесчинствует в тылах… А кое-кто теперь теребит ордена и звезды на погонах, полученные за его голову, и думает: мать моя женщина, что ж теперь будет-то? Орден отберут, в звании понизят, да и страшно, елки-палки: а вдруг этот волчара и впрямь ухитрится заминировать Лубянку?