Моя душа загорелась.
Зажглась.
Я уснул за чтением. Проснулся с книгой в руке. Сделал кофе закурил продолжал читать. Голова заполнилась Парижем, женщинами, одиночеством, душевными ранами и голодом и радостью и яростью, сорвавшейся с нарезки жизнью, такой далекой от всего, чем нам полагалось быть, и близкой ко всему, чего нам хочется. Генри говорил:
«Я решаю ни на что не надеяться, ничего не ждать».
Генри говорил:
«От моей юношеской меланхолии не осталось и следа. Мне глубоко наплевать и на мое прошлое, и на мое будущее».
Генри говорил:
«Делай что хочешь, но пусть сделанное приносит радость. Делай что хочешь, но пусть сделанное вызывает экстаз».
Генри говорил:
«Уже сотни лет мир, наш мир, умирает. И никто за эти сотни лет не додумался засунуть бомбу ему в задницу и поджечь фитиль».
Генри говорил:
«Когда в Париж приходит весна, даже самый жалкий из его обитателей должен чувствовать, что он живет в раю».
Когда звонил телефон, я не брал трубку. Когда мне надо было отлить, я читал по пути в туалет и читал, пока отливал. Когда слышал снаружи голоса, пропускал их мимо ушей. Когда в дверь стучали, я не открывал. Я читал и курил и пил и смеялся и горел и мечтал и знал. Когда прочитал последнее слово на последней странице, я знал. Я допил вторую бутылку вина. Принял душ. Вернулся в комнату. Оделся и вышел пройтись и глубоко вдыхал морозный воздух и улыбался в темноте и шептался со звездами и знал. А когда начал дрожать от холода и заныли ноги, двинулся к корпусу, где она жила, и зашел проведать ее. Она была с подругами. Обсуждали каникулы. С кем-то познакомились, съездили на Гавайи, закончили заявление в магистратуру, напились и перепихнулись с бывшим, поссорились с братом сестрой матерью отцом. Она улыбнулась, увидев меня, встала и обняла обеими руками, я вдохнул запах ее волос поцеловал ее в шею в губы взял ее за руки и зашептал: я скучал по тебе, я скучал по тебе. Она спросила где я был она думала я приехал раньше, я ответил, что ходил погулять и поглядеть на небо и звезды, она засмеялась и спросила, я что, под кайфом.
Я улыбнулся.
В каком-то смысле.
Кокс?
Не-а.
Ты же не любишь травку.
Да, не очень.
Санта принес тебе что-то этакое?
Я кивнул.
Принес.
Что?
Книгу.
Она засмеялась.
Порно?
Кое-кто так бы и подумал.
Правда?
Да, но это не оно.
И я рассказал ей про «Тропик», как нашел его, прочитал, как он поразил меня, рассказал о Париже и о своих планах. Она удивилась и растерялась.
Ты едешь в Париж?
Ага.
Чтобы стать писателем.
Ага.
Но ведь ты не пишешь.
Начну.
Думаешь, это так просто.
Да.
Почему не ходишь на писательское мастерство?
Да кому оно нужно, это писательское мастерство?
Каждый, кто хочет быть писателем, учится писательскому мастерству.
Сейчас – может быть. Но никто из писателей, которых я люблю, не учился.
Могу поспорить, некоторые учились.
Тому, что они делают, не научишь.
А как же они научились?
Просто сидели в комнате одни, писали и учились.
Так делай то же самое в Сан-Франциско.
В Париже.
В Сан-Франциско.
Поедем со мной в Париж.
Когда ты дочитал эту книгу?
Пару часов назад.
А к следующей неделе, наверное, уже уедешь.
Да ладно.
Я не собираюсь менять всю свою жизнь и уезжать в Париж только для того, чтобы ты стал писателем.
Будь у тебя мечта, я поехал бы с тобой.
Моя мечта – Сан-Франциско.
Это другое дело.
Почему?
В школе бизнеса учится миллион человек.
Начинающих писателей еще больше.
Все будет совсем не так.
Ну и как же все будет?
Я буду лучше всех, кто пробовал.
Лучше, чем выпускники Гарварда, Принстона или Стэнфорда?
Да.
Я не еду в Париж, Джей.
А я не еду в Сан-Франциско.
Я так ждала, когда мы увидимся.
Я тоже.
Я думала, мы улыбнемся, поцелуемся, возьмемся за руки, пойдем в бар, выпьем немного и вернемся сюда.
Нам и сейчас ничто не мешает.
Все мои подруги считали, что я спятила, раз я с тобой. Меня предупреждали, что ты пьянь и ушлепок и что обязательно мне хоть как-нибудь да поднасрешь. Никогда бы не подумала, что ты променяешь меня на книгу, но похоже, так и вышло.
Поднасерать тебе я не собирался.
Я же влюбилась в тебя, мы строили планы, говорили о будущем.
Оно у нас и сейчас есть.
На писательские доходы? Мы что, не собираемся покупать дом и заводить детей?
Ты же хотела карьеру? Вот и будешь делать деньги.
Я не хочу замуж за начинающего писателя, который тратит время, пачкая бумагу в четырех стенах, пока я оплачиваю его счета.
Ого.
Извини.
Ты же не чувствуешь за собой вины. Ты на самом деле так считаешь. Лады. Только ты ошиблась: хоть я и жопа, говном я не буду никогда.
Она молчала и смотрела в пол. Я встал.
Пойду.
Она подняла голову.
Извини.
Ага.
Мне правда жаль.
Мне тоже.
Я улыбнулся, но невесело, мы оба понимали, что все кончено, все, что было между нами, ушло, и на этом всё. Я наклонился, поцеловал ее не торопясь. Потом повернулся и ушел, не дав ей шанса сказать что-нибудь и не зная даже, попыталась бы она сказать что-нибудь. Слыша, как ее соседки по комнате собираются куда-то, я вышел в ночь. Было темно холодно я видел пар от своего дыхания слышал как колотится мое сердце чувствовал как оно разбивается. Потому что как бы я ни любил ее, а я любил ее как никого и ничто в жизни, как бы ни желал ее, как бы отчетливо ни представлялось мне будущее с ней, его не будет. Все мечты только что развеялись. Я уезжал в Париж один. Чтобы найти свой путь или уничтожить себя. Стать писателем или потерпеть самое эффектное фиаско, какое только возможно. Пировать голодать скитаться умирать становиться, кричать в небо и спать в сточной канаве и танцевать на могилах кумиров. Может, она права, и я по-идиотски, дерьмово облажаюсь, а может, она ошиблась, и у меня на самом деле что-то получится. Но как бы там ни было, что будет с ней, я знал. Закончит учебу, уедет домой, поступит в школу бизнеса, найдет отличную работу, познакомится с отличным парнем, будет ходить на отличные свидания и ездить в отличные поездки, приведет его домой познакомить с родителями, они решат, что он отличный парень, он купит ей красивое сверкающее кольцо, встанет на удивительно здоровое и успешное колено, а она притворится удивленной, скажет «да», заплачет, они устроят отличную свадьбу в Напе, будут жить в отличной городской квартире, пока она не забеременеет, и тогда они переселятся в Марин, вступят в клуб, заведут пару отличных детей, дети пойдут в отличные частные школы, на каникулы будут ездить на Гавайи и в Аспен, будут вроде как счастливы и вроде бы охренеть как несчастны, и все будет отлично. А я уеду в Париж, попытать гребаную удачу.
Я вернулся в комнату и снова увидел ту книгу, голубую обложку на моей кровати. Открыл ее прочитал первую страницу и засмеялся когда закончил и я знал знал знал. Знал на хуй как больше ничто и никогда. В Париж. Один. Как только смогу. Как только смогу на хуй.
Лос-Анджелес, 2017 год
Я лежу в постели, Джей, и думаю о тебе.
Чудесно.
Когда-то мы столько времени проводили в постели.
М-да?
Да.
Весело было?
Почти всегда.
Почти?
Иногда ты был так пьян, что у тебя не вставал. Не очень-то весело. Или изо рта у тебя несло блевотиной. Совсем ничего веселого. Или ты спал на улицах и от тебя воняло, как от помойки. Какое уж тут веселье.
Хоть какой-то ориентир по времени.
Да уж.
Ты знаешь меня с тех пор, как…
Да.
Прошу прощения.
Ни к чему.
Наверное, все-таки есть за что.
Я в долгу перед тобой так же, как ты передо мной.
За что?
За многое.
Например?
В другой раз. Поговорим об этом в другой раз.
Ладно.
Где ты сейчас?
У себя в кабинете.
Какой он, твой кабинет?
Это такой сарайчик за большим домом.
Что там на стенах?
Ничего.
Они голые?
Выкрашены в белый цвет. А в остальном – да.
Раньше стены у тебя были покрыты картинами и цитатами, ты писал и рисовал на них. Помню, как ты написал: «Ах ты ж придурок лузер мудак» на стене. Насмешил меня.
Ага, эти слова путешествовали вместе со мной. Заставляли меня хотеть измениться к лучшему.