По дороге бежал священник из деревни отец Бейн, взметая ногами фонтаны в лужах, а его преследовала стая оглушительно лаявших собак. Отец запутался в широкой сутане, запнулся и плюхнулся в жидкую грязь, разбрызгав ее во все стороны. Мгновение – и его скрыли под собой рычавшие и щелкавшие зубами псы.
Рядом со мной над изгородью мелькнул плед: Джейми перемахнул на другую сторону и влился в общий хор, крича что-то по-гэльски и маша своей палкой. Крики и проклятия не принесли особого эффекта, однако палка принесла пользу. Всякий раз, когда она опускалась на мохнатую плоть, раздавался душераздирающий визг – и стая медленно отступила, а затем развернулась и со всех лап унеслась обратно в деревню.
Запыхавшийся Джейми откинул упавшую на глаза прядь.
– Форменные волки, – сообщил он. – Я уже рассказывал об этой стае Колуму: Кобхара в озеро пару дней назад они загнали. Пусть бы он приказал их всех поубивать, покуда никого не загрызли.
Он стоял и смотрел за тем, как я, опустившись на колени, осматривала священника, который все еще лежал в луже. Мои волосы превратились в настоящие сосульки, шаль тоже стала промокать.
– Пока им это не удалось, – заметила я. – Пара отметин от зубов, а в остальном он почти цел.
С одного бока на сутане отца Бейна зияла дыра, сквозь которую виднелась отвратительная рана на голой белой ляжке и несколько следов от зубов, из которых начинала сочиться кровь. Священник, от пережитого бледный как полотно, сделал попытку подняться на ноги; похоже было, пострадал он не очень тяжело.
– Отец, если вы проследуете со мной в кабинет, я промою вам раны, – предложила я, стараясь удержаться от улыбки при виде кругленького низкого священника в перекошенной сутане и явленных на всеобщее обозрение спустившихся чулках.
И в благополучное время лицо отца Бейна напоминало стиснутый кулак. Сейчас же это сходство еще больше усилилось из-за красных пятен, покрывших толстые щеки и двойной подбородок, и глубоких складок вокруг рта. Священник вытаращился на меня с таким выражением, будто я предложила ему сделать при всех нечто неприличное.
Вероятно, именно так он и считал, поскольку раскрыл рот и начал так:
– Мадам, вы что, предлагаете служителю Божьему открыть перед женщиной сокровенные части тела? Я так скажу вам: понятия не имею, что за греховные поступки приняты в кругах, где вы привыкли вращаться, но желаю сообщить вам, что тут такое терпеть и поддерживать не будут – по крайней мере, пока за души прихожан отвечаю я!
После чего отвернулся от меня и потащился прочь, сильно припадая на ногу и напрасно пытаясь удержать полу сутаны.
– Поступайте, как желаете, – прокричала я следом, – однако знайте, что раны непременно нужно промыть, не то они загноятся!
Отец Бейн никак не прореагировал и принялся карабкаться по лестнице, спотыкаясь на каждой ступеньке; в своем черном облачении сгорбленный толстячок был похож на пингвина, намеренного залезть на айсберг.
– Он не большой поклонник женщин, верно? – спросила я Джейми.
– Думаю, так оно и есть, его занятие к этому обязывает, – согласился он. – Пора есть.
После полудня я вновь отослала больного в постель – в этот раз, не обратив внимания на возражения, в одиночку, – и отправилась в свой кабинет. Из-за ливня народ отсиживался дома, вокруг замка мало кто работал – никому не хотелось поранить ногу лемехом или свалиться с крыши.
Я довольно неплохо провела время, заполняя журнал посещений, доставшийся в наследство от Битона. Только я поставила точку, как дверь кабинета загородил посетитель.
Загородил буквально, полностью заполнив собой дверной проем. Напрягая в полумраке зрение, я все-таки смогла узнать в появившейся фигуре Алека Макмагона, который был завернут, как капуста, в куртки, платки и даже порванную попону.
Он двигался так медленно, что я вспомнила, как впервые зашла в этот кабинет с Колумом – и таким образом получила подсказку к загадке.
– Ревматизм? – сочувственно спросила я, когда Алек со сдержанным стоном рухнул на мой единственный стул.
– Да. Сырость пробрала до костей, – ответил он. – Можете что-нибудь сделать?
Он положил на стол крупные кисти с распухшими суставами и выпрямил пальцы. Те разгибались медленно, как ночной цветок, наконец показались мозолистые ладони. Я взяла в руки пораженную болезнью руку и стала бережно вращать ею туда-сюда, выпрямляя пальцы и массируя жесткую ладонь. Изборожденное морщинами лицо старика сперва исказилось, но почти тотчас расправилось, едва унялась первая боль.
– Словно дерево, – заметила я. – Лучшее, что я могу вам сейчас посоветовать, – это хороший глоток виски и полноценный массаж. Не повредит и чай из пижмы.
Алек засмеялся, платки съехали с его плеч.
– Виски, говорите? Я было сомневался в вас, барышня, но теперь вижу, что вы не самый плохой доктор.
Я полезла в дальний угол шкафа с лекарствами и достала темную бутыль без этикетки, в которой хранился мой запас из винокурни Леоха. Поставила на стол перед Алеком бутылку и стаканчик из рога.
– Выпейте, – предложила я. – А затем разденьтесь, как вам позволят приличия, и ложитесь на стол. Я разведу огонь, и станет довольно тепло.
Голубой глаз уставился на меня с явным одобрением, и Алек схватил скрюченными пальцами бутыль за горлышко.
– Вы бы тоже глотнули, барышня, – порекомендовал он, – дело вас ждет нелегкое.
Когда я помогала ему снять всю одежду выше пояса, он постанывал, и в его стонах боль мешалась с удовлетворением.
– Жена ставила мне на спину утюг, – начал он, когда я приступила к массажу. – От прострела. Но так даже лучше. У вас сильные руки, барышня, могли бы сделаться славным конюхом.
– Считаю это комплиментом, – холодно ответила я и, налив себе на ладонь специального масла, нанесла его на широкую белую спину. Там, где проходила граница закатанных рукавов рубахи, обветренная оцарапанная кожа предплечий резко переходила в молочно-белую кожу плеч и спины. – Было дело, вы наверняка считались видным парнем. Кожа на спине у вас такая же белая, как у меня.
Спина под руками заколыхалась от смеха.
– Нынче так не скажешь, верно? Да, как-то раз Элен Маккензи увидала меня полуголого, когда я принимал жеребенка, и говорит: милостивый Господь на туловище приделал не ту голову – на плечи, дескать, ушел мешок молочного пудинга, а лицо как у черта из алтаря.
Я поняла, что он говорит об алтарной преграде в церкви, на которой было изображено множество страшных чертей, мучивших грешников.
– Похоже, Элен Маккензи довольно вольно выражала свое мнение, – проговорила я.
Она меня весьма занимала. По рассказам Джейми и кратким упоминаниям, я в целом представляла себе его отца Брайана, но о матери он никогда не заговаривал, и я знала о ней лишь то, что она умерла родами в молодом возрасте.
– Да, язычок у нее был редкой остроты и ума хватало на речи.
Я развязала шнурки внизу клетчатых штанов Алека и закатала штанины – пора было массировать крепкие икры.
– Однако ее речи были такими приятными, что мало кто против них возражал, кроме ее братьев. А Колума и Дугала она и не слушала.
– М-м-м, я кое-что об этом знала. Но ведь сбежала с возлюбленным, правильно? – спросила я, надавив большими пальцами на подколенное сухожилие, отчего Алек произвел звук, который у человека с не таким, как у него, чувством собственного достоинства можно было бы счесть писком.
– Да, – ответил конюх. – Элен была старшей из шестерых отпрысков Маккензи, на пару лет старше Колума, любимица старика Джейкоба. Потому она и замуж так долго не шла. Не хотела выходить ни за Джона Камерона, ни за Малкольма Гранта, ни за кого другого посватавшегося, а отец не выдавал дочь против воли.
Затем Алек поведал, что после смерти отца Колум не пожелал считаться с причудами сестры. Он вел жестокую борьбу за упрочение власти над кланом, искал союза с Мунро на севере и с Грантами на юге. В обоих кланах имелись молодые вожди, и брак с ними был бы полезен в интересах дела. Юная Джокаста всего лишь пятнадцати лет послушно приняла предложение Джона Камерона и отправилась на север, но Элен, которую в ее двадцать два года уже считали старой девой, подчиняться не стала.