Гнилушка совершенно не действовала ни на птиц, ни на кошек, ни на собак. А вот мышей и крыс она убивала миллионами, как и людей. Еще когда действовал Интернет, мне попадались статьи, в которых говорилось, что это все из-за сходства нашего генетического кода.
Я печально посмотрела на разбитый телевизор и на труп рядом с ним. Интересно, это Колян, или их главный, который велел забрать папину голову, чтобы отдать ее чуваку, делающему из черепов кубки для богатеев? И что здесь произошло? Неужели они не поделили телевизор? Да какая в сущности разница! Я крепко прижала к себе Киру.
Когда мы приехали на базу, я ужасно боялась, что сейчас нас с Кирой разделят. Но нет. Нас даже поселили в одной комнате.
Начались бесконечные и довольно мучительные медицинские тесты. В конце концов нам объявили, что я абсолютно здорова, а Кира – бессимптомный носитель, что очень и очень удивительно, и что мы с ней чуть ли ни надежда для человечества.
Из нас постоянно выкачивали огромное количество крови. Но нас очень хорошо кормили (даже дали анкету, в которой нужно было отметить все свои любимые блюда), у нас были уютные комнаты, чистая одежда.
Кира боялась оставаться одна, поэтому я попросила, чтобы нам разрешили жить в одной комнате. Нам дали такое разрешение, и установили в моей комнате еще одну кровать. То есть, у Киры было как бы две комнаты.
Когда самые мучительные тесты закончились, нам в комнаты установили по телевизору с DVD-проигрывателем и выдали кучу дисков с какими-то глупыми, грубо нарисованными мультиками.
Честно говоря, смотреть совсем не хотелось, но похожий на Айболита психолог сказал, что это положительно скажется, на нашем психическом здоровье. По сути это был приказ смотреть.
У этого психолога я видела в кабинете на полке среди других красивых сувениров великолепный серебряный кубок, украшенный красными и зелеными камнями. Чаша кубка была сделана из какого-то материала, похожего на слоновую кость. Во время обязательных бесед с этим Айболитом-мозгоправом я не могла глаз оторвать от этой вещицы. А вдруг это часть черепа моего папы?
Киру терзали всякими медицинскими тестами даже больше, чем меня. Постепенно из обрывков разговоров персонала базы мы узнали, что для женщин бессимптомное носительство гнилушки совершенно нетипично. Они либо вовсе не заражаются, как я, либо очень быстро умирают как мама. Но Кира была заражена, и при этом совершенно здорова. Это их очень интересовало, и они постоянно брали у нее кровь и костный мозг на анализы, зачем-то сделали биопсию почек и груди. Все это было ужасно неприятно.
Хуже всего были эксперименты. Правда, их довольно быстро прекратили, но ужасная память от них останется на всю жизнь.
Кто-то из племянников большого начальства писал диссертацию на тему: насколько опасны бессимптомные носители. И в качестве доказательной части своего научного труда он решил взять не общеизвестные факты о том, что происходило за воротами базы, а то, что было получено в ходе экспериментов.
Для этого они ставили в экспериментальной лаборатории кроватки с малышами, которые еще и ходить-то не умели (это была самая восприимчивая к инфекции группа), приводили туда Киру и устанавливали дистанцию. Когда на коже у малышей появлялись первые волдыри (это происходило через несколько часов), эксперимент заканчивался, и Кира возвращалась в свою комнату.
Когда начались эти чудовищные эксперименты, Кира, которая начала было оживать после приезда на базу, опять перестала говорить и опять все время проводила скорчившись в углу.
Я ужасно боялась за ее рассудок, обращалась с просьбами ко всему медицинскому персоналу, чтобы это прекратили, но меня, разумеется, никто не слушал. А похожий на Айболита психолог, в ответ на мои слезные мольбы, прочитал мне лекцию о важности доказательной медицины, и чем она отличается от базарных сплетен.
В этой лекции было очень много умных слов и длинных научных терминов, но все сводилось к тому, что эксперименты будут продолжать, потому что нужно построить график зависимости времени начала проявления заболевания от дистанции, на которой находится носитель инфекции. Эти данные необходимы для практической части диссертации, которая поможет найти лекарство от болезни, бла-бла-бла.
Я сидела, уставившись на великолепный костяной кубок, слушала надменное наукообразное болтание и беззвучно плакала от страха, ненависти и бессилия. Вдруг мне захотелось спросить у «Айболита», а знает ли он, что его любимая безделушка сделана из человеческого черепа?
Но прежде чем первые слова успели сорваться с губ, мне удалось подавить этот порыв отчаяния. Вот спрошу я его, и что? Какой реакции от него можно ожидать? Неужели он, услышав вопрос, вдруг осознает всю мерзость происходящего, раскается и бросится помогать спасать гибнущую цивилизацию, вместо того чтобы продолжать втаптывать ее остатки в грязь?
Нет, конечно. И к тому же, он и без моих слов прекрасно знает, из чего сделан этот «интерьерный сувенир». Прекрасно знает. Именно потому и купил.
Возможно, даже специально тайно выходил за ворота базы, чтобы сбегать в гнусную мастерскую. Наверняка, еще и свежей человечины там прикупил, чтобы разнообразить военное меню, состоявшее из консервов и концентратов.
Монотонные «научные» слова все гудели у меня над ухом, как назойливые комары, я тем временем представила себе, как психолог-Айболит жарит стейк из мягкой «длинной свинины», а потом ест его, запивая вином из кубка, сделанного из человеческого черепа. Небось воображает себя при этом доктором Лектором или Воландом.
Хотя, с его отвисшим брюшком (белый халат на нем всегда был натянут так туго, что, казалось, сейчас пуговицы оторвутся и брызнут в разные стороны, как пули), с лысиной, обрамленной жиденькими седенькими волосиками, с его носом-картошкой и раздутыми не то от артрита, не то от подагры пальцами – он совершенно не тянул ни на Воланда, ни на Ганнибала Лектора. Наверное, потому-то он и выбрал для себя маску Айболита.
От этих мыслей меня так замутило, что к горлу подкатил недавно съеденный завтрак. Невероятным усилием воли мне удалось подавить позыв на рвоту. С одной стороны было бы неплохо наблевать Айболиту на пол, а еще лучше на его физиономию с застывшим на ней покровительственно-всепонимающем выражением. Но если я это сделаю, он обязательно мне как-нибудь отомстит. Мне и Кире. И для этого у него есть множество куда более действенных способов, чем моя маленькая месть.
А может быть, вцепиться ему сейчас в рожу и выцарапать глаза? Он так увлечен своей лекцией, так открыто считает меня презренным ничтожеством, что совершенно не ожидает нападения.
Когда прибежит охрана, и меня скрутят, он будет уже слеп. Слеп на всю жизнь. Прощайте кубки из черепов, прощайте сладкие, нежные бифштексы из человечины, здравствуй, нищая пенсия!
А может быть, со слепцом не станут нянькаться в военное время, а просто вышвырнут за ворота, и уже к вечеру “чувак” сделает из его черепа новый кубок, а из жирных ляжек нарубят бифштексов и антрекотов?
Эта мысль мне так понравилась, что я вся подобралась для решающего броска. Но тут же подумала о Кире. Без меня она точно не выживет.
Оставалось только одно: сидеть, кивать, стараться ничем не выдавать своей ненависти и надеяться, что как-нибудь удастся пережить этого мини-тирана.
Да, выживание – это самая сладкая месть любому мучителю. Пережить его, плюнуть на его могилу и жить дальше, как порядочные люди. Но как же это трудно и гадко. И как узнать, где проходит последняя черта? Как узнать, что тебя тащат не в газовую камеру (когда уже нужно постараться хотя бы хворной вонью залепить в рожу мучителей), а всего лишь ведут на очередной тест, который нужно, стиснув зубы, вытерпеть и выживать дальше?