Разумеется, это ваше дело, но, по-моему, лучше вам заняться чем-нибудь другим.
– Я не возьму на душу убийства.
– Вы могли бы справиться с ним, не причиняя ему вреда. Я ни слова не говорила об убийстве. Деньги лежат под его кроватью. Но если вы трус, тогда вам незачем и пытаться
Она так меня раззадорила – и издевкой своей и этими деньгами, которые она словно держала у меня перед глазами, – что я, наверное, сдался бы и пошел наверх попытать счастья, если бы не ее глаза, – она так хитро и злобно поглядывала на меня, следила, какая борьба идет во мне. Тут я сообразил, что она хочет сделать меня орудием своей мести и мне останется только либо прикончить старика, либо попасть ему в руки. Она вдруг поняла, что выдала себя, и сразу же улыбнулась приветливой, дружелюбной улыбкой, но было поздно: я уже получил предупреждение
– Я не пойду наверх, – сказал я. – Все, что мне нужно, есть и здесь.
Она с презрением посмотрела на меня: никто не мог бы сделать это откровеннее
– Очень хорошо. Можете взять эти медали. Я бы только просила вас начать с этого конца. Я думаю, вам все равно, ведь, когда вы их расплавите, они будут цениться только по весу, но вот эти – самые редкие, и потому он больше дорожит ими. Нет надобности ломать замок. Нажмите эту медную шишечку, – там есть потайная пружина. Так! Возьмите сначала эту маленькую – он бережет ее, как зеницу ока.
Она открыла ящик, и все эти прекрасные вещи очутились прямо передо мной, я уже протянул было руку к той медали, на которую она мне показала, но вдруг ее лицо изменилось, и она предостерегающе подняла палец.
– Тс-с! – прошептала она. – Что это?
В тишине дома мы услышали слабый тягучий звук, зэтем чьи-то шаркающие шаги. Она мгновенно закрыла и заперла ящик.
– Это муж! – шепнула она. – Ничего. Не тревожьтесь. Я все устрою. Сюда! Быстро, встаньте за гобелен!
Она толкнула меня за разрисованный занавес на стене, и я спрятался там, все еще держа в руке пустой мешок. Сама же она взяла свечку и поспешила в комнату, из которой мы пришли. С того места, где я стоял, мне было видно ее через открытую дверь.
– Это вы, Роберт? – крикнула она.
Пламя свечи осветило дверь музея; шарканье слышалось все ближе и ближе. Потом я увидел в дверях огромное, тяжелое лицо, все в морщинах и складках, с большим крючковатым носом, на носу очки в золотой оправе. Старику приходилось откидывать голову назад, чтобы смотреть через очки, и тогда нос его задирался вверх и торчал, будто клюв диковинной совы. Человек он был крупный, очень высокий и плотный, так что его фигура в широком халате заслоняла собой весь дверной проем. На голове у него была копна седых вьющихся волос, но усы и бороду он брил. Под длинным, властным носом прятался тонкий, маленький аккуратный ротик. Он стоял, держа перед собой свечу, и смотрел на жену со странным, злобным блеском в глазах. Достаточно мне было увидеть их вместе, как я сразу понял, что он любит ее не больше, чем она его.
– В чем дело? – спросил он. – Что это за новый каприз? С какой стати вы бродите по дому? И почему не ложитесь?
– Мне не спится, – ответила она томным, усталым голосом. Если она когда-то была актрисой, то не позабыла свою профессию.
– Могу ли я дать один совет? – сказал он все тем же издевательским тоном. – Чистая совесть-превосходное снотворное.
– Этого не может быть, – ответила она, – ведь вы-то спите прекрасно.
– Я только одного стыжусь в своей жизни, – сказал он; от гнева волосы у него встали дыбом, и он стал похож на старого какаду. – И вы прекрасно знаете, чего именно. За эту свою ошибку я и несу теперь наказание.
– Не только вы, но и я тоже, учтите!
– Ну, вам-то о чем жалеть! Это я унизился, а вы возвысились.
– Возвысилась?
– Да, возвысились.