— Ай уоз вери… вери мач хиппи ту, это самое, мит ю, — запинаясь, проговорил Рафалович и оглянулся на Павла. — Ты переведи ему, что, по-моему, мы в принципе договорились. Свои окончательные предложения я вышлю по факсу, и пусть готовит договор.
Павел усмехнулся в бороду и негромко перевел.
— Oh yeah, sure thing, mister Raffle-Ovitch, — широко улыбнувшись, произнес Кристиан Вилаи. — I'll call you from Moscow. Take care.
— Это он что сказал? — спросил Рафалович.
— Сказал, что из Москвы тебе позвонит, и попрощался.
— Ага. Ну, гуд-бай, мистер Вилаи, — Рафалович крепко сжал руку американца.
— Я тоже пойду, — сказал Павел. — А то боюсь, нашим дамам одним с Шуркой не управиться, а от Джоша проку мало — сам тоже нализался.
— Пашка… — начал Рафалович и вдруг, раздвинув руки, заключил Павла в объятия.
Тот несколько секунд постоял, не сопротивляясь, потом легонько оттолкнул Рафаловича.
— Будь здоров, Леня, — ровным голосом сказал он. — И вот еще что…
— Что? — встрепенулся Рафалович и поглядел на Павла, как показалось, с затаенной мольбой.
— Никиту не забудь до дому довезти. А то он совсем расклеенный, сам не доберется.
— А как же. — Рафалович с некоторой брезгливостью посмотрел на кресло в углу вестибюля, где развалился, громко храпя и неаппетитно орошая слюнями коричневый в голубых бабочках пиджак, Никита Захаржевский, ныне более известный как Люсьен Шоколадов. В соседнем кресле ссутулившись сидел Иван Ларин, потерянный и как-то особенно неуместный здесь в своих латаных брючках и нелепой майке с надписью «Инрыбпром». — Иван, может и тебя заодно подбросить?
— Спасибо, Леня, я сам. Пройтись хочу. Да и плащик в номере забрать надо. Я поднимусь, ты не жди меня.
— Ты позвони непременно, — сказал Рафалович, пожимая Ивану руку. — Визитку мою не потерял?
— Нет вроде.
— Ну, возьми еще одну. Запомнил, что я про наше рекламное бюро рассказывал?
Иван кивнул.
— Предложение вполне реальное. Ты особо-то не затягивай. Денька через два-три позвони, не позже.
— Спасибо, Леня, — пробормотал Иван и поспешно зашагал в направлении лифта.
За поворотом послышался его задрожавший голос:
— Поль, погоди, я с тобой. Плащик забрать…
Проводив Ивана взглядом, Рафалович чуть заметно кивнул. Из темного уголка вестибюля шагнул доселе незаметный детина в камуфляжной безрукавке. Рафалович подбородком указал на кресло, где пребывал в алкогольной прострации Захаржевский.
— Ну что, Витюня, — со вздохом сказал Рафалович. — Забирай это сокровище, раз уж людям обещали. Сядешь с ним рядом на заднее сиденье и следи, чтоб салон не заблевал.
— Есть, Леонид Ефимович! — отрапортовал Витюня, наклонился, подхватил Захаржевского под мышки, рывком поднял и без особых церемоний потащил к выходу.
…Кони резво рванулись врассыпную, и от злой мачехи остались кровавые клочки. Юный Дроссельмайер жизнерадостно отщелкивал бошки Мышиному Королю.
Задрав к небу острые рыжие морды, скорбно выли Анна с Марианной, навек превращенные в дворняжек. Забившись в самый дальний закуток Лабиринта истекал черной кровью смертельно раненный Минотавр… От тотального торжества добра Никитушка заплакал и проснулся. Было темно и страшно, и только в дверную щелку полоской лился свет. Никитушка, дрожа, встал, одернул мокрую рубашонку и пошел на свет.
За свет он принял полумрак — синевато мерцал ночник над входной дверью, да на полу возле бабушкиной комнаты подрагивал красноватый ромбик. Там скрипело, и тихо поскуливал кто-то маленький.
— Собачка, — прошептал Никитушка. В доме не было собачки. Зато появился новый ребенок — маме в больнице выдали. А Никитушке сказали, что теперь у него есть сестричка.