Царица полей, мать ее!.. И академику частенько приходилось выезжать в поле, устраивать нахлобучки недобитому менделисту-морганисту Логинову, которому руководство в лице академика оказало высокое доверие, поручив возглавить этот ответственный участок. За вредность характера и направленности мыслей. Генетик хренов, продажный девка империализма! Или как правильно — продажный девк?
Сволочь, одним словом. А сегодня вообще политическую диверсию устроил! Вызвал его академик на ковер, то бишь на межу возле поля, принялся, как положено, делать вливание. А тот выслушал спокойненько так, подхватил Всеволода Ивановича под ручку и со словами: «Видите ли, у нас главные сложности не здесь, а там, позвольте покажу», — завел шагов на пять в борозду. А там грязь, глина мокрая, органические удобрения. Опомнился академик, уже выше щиколотки в этом добре увязнув. Это в ботиночках чехословацких, в брюках девятисотрублевых!.. Ну ничего, он еще попляшет, наймит глумливый! Вылетит из института по статье — это как пить дать. А еще надо с грамотными людьми посоветоваться, может, и уголовную статейку нарисовать получится, хотя бы за хулиганство. Жаль, не прежние времена нынче. Сплошной либерализм развели…
Свой гнев на Логинова академик по инерции перенес на домашних. Сначала влетело домработнице Клаве — за непроворность и тупость. Потом Никитка, выбежавший в прихожую встречать отца, тут же с воем бросился в детскую, получив увесистый подзатыльник. Академик прошествовал в столовую, куда перепуганная Клава поспешно принесла глубокую тарелку с борщом, сотейник с неостывшими голубцами и плошку рыночной сметаны. Всеволод Иванович с мрачным видом до крошечки уговорил всю эту снедь, но настроение не улучшилось нисколько. Он зычным голосом вызвал в столовую жену и принялся выговаривать ей за какое-то примерещившееся ему упущение, постепенно переходя на крик. Академик вошел в такой раж, что не заметил ни распахнувшейся двери в спальню, ни стоящей в проеме Танечки. Разбуженная гвалтом, она стояла насупившись, ручонки теребили складки ночнушки, тянули атласные ленточки на вороте. Склонив голову со всклокоченными на макушке рыжими кудряшками, она хмурила сведенные бровки и следила за тем, что происходит в комнате.
Академик брызнул слюной в лицо Аде. Ту передернуло, и академик зашелся фальцетом:
— Всю жизнь для тебя… — и вдруг замер от оглушительного детского визга.
Малышка даже зажмурилась со стиснутыми кулачками. Потом так же внезапно замолчала, прошлепала босыми ножками к затихшему папаше и, четко, раскатисто артикулируя "р", произнесла:
— Закрой рот, байло. Чтоб ты усрался.
Академик как подкошенный упал на диван и, вылупившись на дочку, как на привидение, стал хватать ртом воздух. Ада было кинулась к мужу, но подхватив дочку на руки, разрыдалась, осыпая поцелуями куда придется.
— Говорит Танечка! Говорит солнышко! Севочка! Глянь!
Академик поднялся с дивана, безвольно опустил голову и ушел к себе, шаркая шлепанцами по паркету.
Радостью поделиться было не с кем, да и кому про такое расскажешь? Разве что у Клавы спросить, где девочка таких слов нахваталась? Странное, что-то напомнившее словечко. «Байло». Что бы это значило? И вместе с радостью подкатывал безотчетный страх… Потому как случился ночью со старым академиком казус, а именно — то, что малышка пожелала ему.
Вот уже второй десяток лет Ада упорно внушала себе, что события того вечера не связаны с тем, что академик вскорости начал впадать в детство. Но с той поры Таня все время ловила на себе неусыпный тревожный взгляд Ады. Жила как под лампой, хотя понимала, что нет упрека в этом взгляде. Мать проявляла завидное терпение во всех ее детских шалостях.