Брести в обозе было скучно, а мне вдвойне. Идешь, как баран, ничего не слышишь, только глазами вертишь, а ничего не понимаешь. Уже к обеду я настолько разозлился сам на себя, что хотел вернуться обратно, просто сбежав. Удержало то, что не было с собой красноармейской книжки. В особом отделе почему-то забрали, выдав направление-предписание в госпиталь. Указали все данные в бумаге, но удостоверение забрали.
К вечеру вышли к железной дороге и полустанку. Тут было много народу, суета стояла такая, что я чуть не потерялся. Увидев издали бойцов в синих галифе и характерных фуражках, подошел к ним. Показал блокнот, где уже была запись: «Я глухой, вот бумага, что мне делать?» Получил ответ: «Жди тут. Прибудет состав, грузись в вагон».
Выбрав сухое место на земле, сел и стал ждать. Надоело быстро, да и жрать охота. Побрел искать съестное. Нарвался на очередную грубость в виде выталкивания меня из очереди к кухне. Полевая работала, повар что-то варил, запах стоял такой, что я забыл вообще обо всем. Ругаться не хотелось, да и как себе это представить, я не знал, поэтому просто сунул тому, кто меня выпихнул, известную бумажку. Нервный мужичок, что рулил в очереди, нехотя прочитал, посмотрел на меня, как обычно окинув снизу-вверх, и махнул рукой, разрешая встать в очередь.
Повар оказался просто зашибись каким хорошим человеком. Навалил мне полный котелок каши, еще и хлеба дал, аж полбуханки. Я ему написал, что сильно благодарю его, а он в ответ – что хотел бы помощи. Я пожал плечами и кивнул. Повар жестом дал понять, чтоб я кушал, а потом подошел, я так и сделал. Наелся… Наконец-то досыта. Вот реально, так хорошо не ел уже давно, аж в брюхе тяжко стало, но это от того, что долго не ел. Жаль, нельзя насытиться впрок…
Вернувшись к раздаче, узнал, какая помощь от меня требуется повару. Не удивился. Котел отмыть нужно было, а мужик устал и помощников отправил куда-то. Ну что ж, мне не трудно, это ж всем на пользу. Занялся и скреб этакую алюминиевую дуру аж час, но зато после этого получил чуть не полсидора сухарей. В дороге пригодятся. Тем более, когда я заканчивал с котлом, уже пришел состав.
Напихали как селедку в бочки. Мне еще хорошо, я целый, а вот лежачим… Людей разве что друг на друга не клали, а так пипец как тесно. Состав еще этот… Название только. Семь вагонов-теплушек, что это за состав? Встал возле щели в дверях, так и простоял всю дорогу. А ехали долго. Усталость была, конечно, но здоровьем меня Бог не обидел, выносливостью тоже, вот и стоял. Да и не дали бы упасть-то, если честно, плотно нас тут набили, яблоку негде упасть. Сзади нары были, для лежачих, я к ним спиной прислонился и стоял, даже спал так.
Везли долго, так как несколько раз меняли паровозы и, как оказалось, направление. Все, амба, колечко немцы сделали на совесть, в Волхов, как говорили ранее, нам не попасть. Это мне паренек один написал, что рядом стоял.
Привезли в Тихвин, как оказалось, по пути к нам еще несколько вагонов прицепили, тащились больше двух суток. Не успели выдохнуть, всех вновь стали забивать в теплушки. Куда теперь-то едем? Как мне надоело ничего не слышать, кто бы знал. В обычной жизни ведь нет полной тишины. Всегда есть какой-то фон, а тут… Если честно, то даже страшно.
Утащили нас аж до Череповца. Сгрузили тут самых легких, в их число попал и я, и наоборот, самых нетранспортабельных. Остальных, тяжелых, но не требующих немедленных операций, повезли дальше на восток, в Вологду, Рыбинск и дальше, вплоть до Ярославля. Почему такой разброс? Увы, не представляю.
Город Череповец в это время не был еще тем металлургическим центром края, каким станет совсем скоро. Пока, думаю, тут и десятка тысяч населения нет. Вскоре все тут круто изменится. Госпиталь был такой же небольшой, пропорционально самому городу. На меня все смотрели, как и ранее, с небольшим презрением. Ну а как еще? В госпитале был свой особист, оперуполномоченный, взялся за меня, приставив к делу. Так как все лечение у меня состояло лишь в том, что мне тупо замотали голову бинтом, я мог делать что угодно. Как пояснил врач, повязка нужна для поддержания сухости внутри уха. Я был спокоен как удав, так как понимал, что если бы что-то серьезное было, то были бы какие-то боли внутри, а у меня, в общем-то, ничего. Лишь голова кружится иногда, да не слышу ничего, а так все в норме.
Ох и побегал я тут, даже на учебе в артполке так не уставал. Разгрузка раненых, переноска их на операции и обратно, колка дров, блин, да все хозяйство было на мне и еще трех выздоравливающих бойцах. Только через две недели, проснувшись ночью, я понял, что начинаю слышать. Проснулся от стонов и криков раненых. До этого-то мне было легко, не то что всем присутствующим в госпитале.
Как дождался утра, сам не знаю. Уже в шесть стоял под дверью кабинета дежурного врача, а когда к тому внезапно прибежала одна из сестер, я подорвался пройти вместе с ней. Остановила меня она же.
– Куда? А ну, назад! Павел Семенович занят!
– Сестричка, я слышать начал! – запричитал я. – Выпишите меня скорее!
– Это не тебе решать. Уйди, говорю, давай вниз быстро, там машина с тяжелыми пришла, сейчас срочно оперировать нужно. Помогай давай. – Я поплелся, куда послали. Вроде и рад был, но не покидало тревожное чувство, что нескоро тут мной займутся.
Во дворе меня ждали крики раненых, ох, как же они кричат, господи! Блин блинский, танкистов привезли, самое страшное, что тут видел. Когда их привозят, у всех сначала ступор. Иногда непонятно, где у них спина, а где грудь. Обгорают так, что трогать их – причинять еще большие страдания. Первого запомню навсегда, двое суток не спал после этого. Привезли тогда так же, на машине от станции четверых бойцов. А они… Блин, теперь я понимаю, почему они просят их пристрелить! Я б, наверное, тоже просил. Доктор тычет мне, бери, мол, и тащи, я тогда еще не слышал, а как? Вроде осторожно так взял одного за руку, чтобы чуть приподнять, надо же было обхватить, а у него кожа слезает пластами, вместе с одеждой. Я тогда сдержался, аж двоих отнес, прежде чем меня так вывернуло, что я не только не спал потом два дня, а еще и не ел ничего. Как же это страшно-то… Воистину врачи – это какие-то особенные люди. Что-то с психикой у них не так устроено, в отличие от остальных людей. Как можно спокойно смотреть на внутренности, а? Ладно убитого, это одно, а раненого? Ведь ты же понимаешь, что он все чувствует, ему пипец как больно, а ты смотришь… Не понимаю. Поэтому сейчас я и бесился, требуя выписать меня, а то с ума здесь сойду.
До меня врач добрался только к восьми вечера. Размотал повязку, долго осматривал, а потом кивнул.
– Что, удрать хочешь? – устало подытожил нестарый еще доктор.
– А вы как думаете, товарищ военврач? – я говорил весь день без остановки, устал молчать за все время, что был без слуха.
– А ты нам так хорошо помогал… – скорее для самого себя пробормотал доктор. – Может, мне попросить, чтобы тебя здесь оставили, а, Некрасов? Ну ведь правда, подумай! Точно сам в таком виде сюда не приедешь. Да и пользы от тебя в разы больше будет. Ну сам посуди, засунут в пехоту, и сгинешь через два дня…
– Док, вы чего? – охренел я и разозлился. А ведь доктор, по сути, хочет мне жизнь спасти. Но я как-то не могу так, неправильно это.
– Эх, ладно, все ты понял. Тем более разрыв перепонок – это не царапина. Тебе надо быть в тишине, а ты на фронт собрался. Вероятность повторного повреждения очень высока. У тебя и так была опасная травма. Обычно при таком повреждении слух полностью не пропадает. Я ведь вначале думал, что все, у тебя разрушены кости внутреннего уха. А это конец слуху. Но вроде обошлось. Все же я должен оставить тебя еще на пару недель, чтобы быть уверенным в благополучном исходе.
– Нет, док, меня не поймут, – покачал я головой. – И так смотрят косо, а вы еще подливаете масла в огонь. Выписывайте, и баста!