– Ребята! Эй, вы где?
Константин появляется из-за дома, с той стороны.
– Здрасте, дядя Костя! У вас лото есть?
«Tombe la neige», – поет Татьяна. «Tu ne viendra pas se soir», – сокрушается она.
Они сделали круг и опять вышли на свою улицу.
Навстречу Константину с ребятами.
Вова несет мешочек с лотошными бочонками, Катя – прямоугольные картонки с цифрами, Константин – сигарету с красным светящимся кончиком. Татьяна одергивает кофту.
– Ну всё! – говорит Константин. – Не заблудитесь?
– Ну конечно! – иронично и взросло говорит Катя.
Они бегут к своей даче.
– Бочонки не растеряйте! – кричит Константин вслед.
– Мы аккуратно! – кричат в ответ.
– Здравствуйте, Костя! – изменившимся лицом говорит Татьяна.
Ах, вот оно что! Но нет, невозможно. Не только из-за рыжей Светланы. Даже если бы ее не было. Просто вот это вот всё: немного мышь, очки, фортепиано, французский и такая же, как у Левы, общая пельменность внешнего вида (или, вернее, у Левы – такая же, как у мамы) – это точно не для Константина. Да и, правду сказать, Катя и то кокетничает удачнее.
– Здравствуйте, Таня! Вечерняя прогулка?
– Да вот вышла на мир посмотреть, себя показать… Лева, далеко не уходи!
– Вы какое-то странное время выбрали, Таня, себя показывать! Нет же никого.
– Ну… вот встретила вас.
– И все былое?
Пауза.
– Да, темновато тут у нас.
– Зато романтично.
А Лева пошел за ребятами на их дачу, а они заметили и спрятались в крыжовенных кустах. Он видит сдавленное копошение, но понимает, что по каким-то неизвестным ему правилам не должен его видеть. А еще Катя и Вова – его друзья, и они не могут от него прятаться – это ведь довольно странно. Если бы они хотя бы играли в прятки. Но они ведь не играют. Не играют? Нет, точно не играют. Он не считал с закрытыми глазами.
– Ау, – говорит повествовательно Лева, глядя в кусты.
Катя шепотом смеется, Вова зажимает ей рот.
– Ау! – опять говорит он кустам.
– Лева! – зовет его издалека мама грустно и раздраженно.
В центре стола – копейки, двушки, пятачки и даже один гривенник. Мешок с бочонками у бабушки Лары.
– Восемнадцать! – говорит она. – Пять. Одиннадцать, барабанные палочки.
– Почему? – спрашивает Катя.
– Потому что похоже, – отвечает Вова.
– На что?
Вова демонстративно вздыхает и смотрит на отца, ища сочувствия.
– На барабанные палочки, дочуш. Число одиннадцать похоже на барабанные палочки.
– А-а-а…
– Тридцать два!
– А тридцать два на что похоже?
– Ни на что.
Катя задумывается.
– Смотри, – оживляется Вова, – ну смотри, ты опять всё пропустила. Вот же у тебя еще два раза одиннадцать – вон и вон. И вот тридцать два. Чем ты смотришь, корявая!
– Это что за слова такие?! – угрожающе говорит бабка.
– А ты дурак! – подумав, отзывается Катя.
Она сползает со стула ниже, пытаясь пнуть Вову под столом, но не достает. Анатолий встает, берет Катю под мышки и сажает нормально.
– Семьдесят семь! – объявляет бабушка. – Семен Семеныч!
– А Василь Василич бывает? – спрашивает Катя и тут же перебивает себя: – Ой, пап, а знаешь чего? У дяди Кости зонтик как у мамы! Отстань, дурак! – говорит она Вове, который заволновался и тоже рыщет ногой под столом. – Мы когда за лото ходили, я видела. Я думала, это мамин, а Вова сказал, что просто такой же похожий!
– Он даже и не слишком похожий! Тебе вообще показалось! А когда кажется, креститься надо! – Вова сползает ниже, и нога его достигает цели.
– Ну ты! – Катя выворачивает нижнюю губу, демонстрируя готовность заплакать. – Пап, скажи ему, чего он!..
Бабка откладывает в сторону мешочек с бочонками и смотрит на Анатолия.
– Я сама видела! Он его сушил открытый! Мама тоже так всегда сушит! И одна спица сломана!
Анатолий внимательно выискивает у себя на карточке какую-то цифру.
– Пап, не слушай, она всегда придумывает! – говорит Вова. – Ты тупая, все так зонтики сушат!
– У нашего друга доктора женский зонтик, надо же… – сама себе говорит Лидия Витальевна и – руку в мешок. – Тридцать пять.
– Всякое бывает, – отзывается Анатолий, не отрывая взгляда от карточки.
– Бывает, бывает… Семь.
– Ну па-а-а-а-а…
– Ты, Анатолий, все-таки…
– Что я?
– Ничего! Пятнадцать! Двадцать девять! Три!
Никого нет на темной улице с оранжевыми фонарными кругами. Лужи то мерцают звездами, то затягиваются невидимыми тучами. Глубокие тени лежат в выщерблинах дороги. В глубине участков всё меньше освещенных окон. Некому увидеть, как дверь заброшенной дачи открывается и на пороге появляется маленький худой мужчина, юркий, как ящерица, готовый мгновенно отпрыгнуть, скрыться, затаиться в черном пространстве дома.
На редкость бездарный день
Анатолий работал старшим научным сотрудником в НИИ. Он познакомился со Светланой в гостях у своего бывшего одноклассника. Светлана заканчивала пединститут, отделение начальной школы. Они все тогда сильно напились, стали петь песни. Быстро выяснилось, что целиком никто ни одной песни не знает, каждый – по фрагменту, причем все фрагменты разные. Откуда-то возник песенник, позорище, но дело пошло на лад, к последней странице закончилось вино и даже портвейн. Нашелся второй песенник, и одноклассник сбегал за добавкой. В финале пели Визбора: «Ты у меня одна…»
Он пошел провожать Светлану, которая жила недалеко, в одной из хрущовок. Он чувствовал, что очень пьян. Про нее было непонятно. Шли молча и очень торопливо. У него к тому моменту уже три года не было женщины, а до этих трех лет – развод после бессодержательного брака. Он шел и медленно наливался желанием. На сдержать его уходили все силы, поэтому он молчал и только сильно дышал через нос (вдруг возникло пьяное убеждение, что это поможет). Про нее, опять же, было непонятно, но она тоже молчала.
Попрощались у подъезда, но он зашел за ней в подъезд.
Было уже очень поздно. Снаружи – темно-фиолетово, подъезд же резанул их глаза ярким солнечным светом. Светлана потянулась к выключателю, и одновременно с тем, как свет погас, он прижал ее к стене. Они стали целоваться, дальше смутно. Наверное, они решили, что их будет слышно в гулком ночном подъезде – поэтому дальше лавочка перед подъездом в темном фиолете. Светлана села к нему на колени верхом. Но теперь они, скорее всего, подумали, что тут их будет видно – поэтому дальше они обнаружили себя на детской площадке за домами, она стояла на коленях перед ним (опытная подруга однажды советовала), а он все прерывистыми кусками слов пытался сказать, что у него три года не было женщины. Дальше опять все смутно, совершенно точно стояние на коленях ни к чему не привело, потому что потом он обнаружился дома у одноклассника (к себе далеко и нет денег на такси) лежащим на полу и тянущим за руку его жену: «Иди ко мне!» Так они поссорились с одноклассником.
На другой день он с пульсирующей головой добывал Светланин телефон, звонил ей, но подходила мама. Он оставил свой номер.
Мама же слышала, что было в подъезде, и видела, что было на лавочке. Детской площадки, к счастью, не видела. Утром Светлана постаралась уйти в институт пораньше, потом поехала в гости к подруге и только оттуда решилась позвонить маме, которая сказала: «Или алкоголь, или мужчина. Одновременно не надо».
А потом Светлана обнаружила, что… нет, не беременна. Грибок не грибок, инфекция – в общем, что-то неприятное по женской части она обнаружила. Она никогда бы не позвонила Анатолию, но тут, возмущенная (три года у него не было, ага!), позвонила. Он не поверил, что это от него, потому что три года. Не хотел грешить на нее, но откуда же иначе?
Образовалась общая постыдная тайна, замешенная на недоверии.
О совместном лечении, как и о ночи, ставшей его причиной, он никогда даже про себя старался не вспоминать. Только песни Визбора не любил.
Потом было все как надо: трогательное ухаживание, постепенное привыкание, жертвенное служение рыжим волосам, ямочкам, смеху. И так-и-быть приятие его, невидного, как моль, подчинение неблизкому и неинтересному человеку только из-за той грязной ночи, которая связала их, как соучастие в убийстве.