– Ну, бывайте здоровы!
Чокнулись, выпили, взялись за еду. На столе всего горой: и свежее, с пылу с жару, и томлёное, бочковое, из-под гнёта. Жареный хариус и малосольный ленок, тушеная бобрятина и лосиная печень, варёная икра и запашистый, домашней выпечки хлеб… Никакой тебе «скудости», от которой их древняя фамилия вроде бы происходила. Реформы, не реформы, социализм, капитализм – а чтобы егерь да без харчей? Не было никогда и не бывать такому вовеки!
Скудины были из тех русских людей, которые ни с мечом, ни с калачом шуток не шутят. Ели не торопясь, со вкусом и молча – какие могут быть разговоры, пока не утолён первый голод. Не скоро налили по второй. Потом выпили – в охотку, под лососиную тёшу, и – слово за слово – не спеша потекла размеренная застольная беседа. О видах на охоту, о погоде, о снежном человеке, который в прошлом месяце ломился в избу ко вдовой лопарке, [3] насилу отогнали выстрелами в воздух… Коварная штука брусничный самогон. Ни малейшего сивушного духа, лишь чуть отдаёт лесом и травами, а спичку поднеси – чистая аква вита, горит синим пламенем. А ещё развязывает языки, кружит головы и валит с ног самых крепких мужиков. Однако у Скудиных меру знали. Все чинно, пристойно. Лишь стук ложек (вилок здесь, как искони велось на Руси, не признавали) да степенный разговор по душам…
Чёрный кот – а какому ж ещё быть в доме колдуньи! – полёживал у печки, с интересом косился на людей, однако же к столу не лез, только жмурил жёлтый хитрющий глаз. Во-первых, хорошо воспитан. Во-вторых, лень. А в-третьих, уже нутро ничего не принимает, от пуза нажрался рыбьих потрохов…
– Давай, Машенька, еще подложу. – Хозяйка дома, привстав, с улыбкой потянулась к торчащему из чугунка половнику. – Соляночка нынче задалась! Степан Васильевич сам медведя добыл.
Невестка ей нравилась. Не кичливая, скромная, сразу видно – из хорошей семьи, даром что городская. Правду сказать, Дарья Дмитриевна и сама родилась в городе, который на Севере только и признаётся столицей, – в Ленинграде. Так бы, верно, и сохла всю жизнь в каменном нагромождении улиц… если бы в пятьдесят пятом, юной студенткой, не встретила в тайболе [4] младшего лесничего Стёпушку Скудина. Ох!.. Всё забыла – и практику, и свой институт. Не послушала ни родителей, ни друзей. Вышла замуж и осталась у чёрта на рогах – за Полярным кругом… И ничего, скоро уже полвека вместе, в семье совет да любовь, сына вырастили – не стыд! А сколько подруг, в столице оставшихся, счастья так и не нашли…
– Спасибо, Дарья Дмитриевна, этак мне скоро всё перешивать придется. – Невестка, взглянув на свекровь, вдруг бесхитростно рассмеялась, с весёлым отчаянием покачала белокурой стриженой головой. – Знаете, как в том анекдоте: где талию будем делать – здесь, здесь, может, здесь?
При этих ее словах старуха Григорьевна улыбнулась. Должно быть, подумала, что Марьяне, того гляди, скоро придётся перешивать платья совсем по другой, гораздо более веской причине. Однако не сказала ничего. Молча занялась добротно наперченной, сдобренной кореньями ухой. Мудра была старая, знала хорошо: слово – серебро. А молчание…
Наконец настала очередь чая. На столе появились мёд, сахар, варенье, пироги. Скудин-старший лично внес пышущий жаром ваныкинский [5] самовар. На боках ведёрного, из «польского серебра», начищенного красавца было написано: «Где есть чай, там и под елью рай». И в самом деле, хорошо было у Скудиных в доме. Спокойно, несуетно…
– Пробирает, однако. – После четвертого стакана саам Данилов утёрся полотенцем, начал набивать обкуренную старинную трубочку.