Например, ее первого настоящего поцелуя. Вкус сладкой ваты на губах Мари; смертное сердце Одетты, забившееся быстрее. Их руки едва заметно задрожали, а дыхание стало чаще.
Она вновь повернулась к молодому человеку на кресте. К Сыну Божьему.
– Моя любовь считается грехом? – поинтересовалась она не дрогнув, как спрашивала уже множество раз. И снова она получила тот же самый ответ. Одетта удовлетворенно кивнула и повторила, точно мантру: – В твоем послании была скрыта любовь. И ненависть никогда не должна брать верх над любовью.
И опять ее мысли потянулись к воспоминаниям, сокрытым в дальнем уголке сознания. Одетта вспомнила, как впервые столкнулась лицом к лицу со смертью в тот день, когда ее отца увели на гильотину, когда насмешки и оскорбления следовали за ним по пятам. Как он, несмотря ни на что, надел в тот день свой накрахмаленный парик, который остался на нем, даже когда лезвие опустилось на его шею. Плеск его крови, брызнувшей на камни, который невольно вызвал воспоминание о первом убийстве, совершенном Одеттой на следующую ночь после того, как она повстречала своего создателя. Она вспомнила возбуждение, наполнившее ее, когда она осознала, что теперь в ее жилах пульсирует сила, сравнимая с властью богов.
Пальчики Одетты побелели, сжавшись на металлическом шпиле. Вопреки популярному мнению, Одетта больше не держала ни на кого зла. Ни на кровожадных мужчин и женщин, которые оставили ее сиротой без средств к существованию, ни на своих родителей, которые не смогли когда-то возразить и дать сдачи. Ни на Никодима, который выкрал Одетту из бараков, где она когда-то жила. Ни на Мари, которая разбила Одетте сердце, как это часто бывает с первой любовью.
– Благодаря всему, что со мной приключилось, я научилась любить себя еще больше, – сказала она. – И разве это не лучший подарок, который могла преподнести жизнь после всех испытаний? Получить силы любить себя сегодня больше, чем ты любил вчера.
Одетта вздернула подбородок к бархатному небу, усеянному звездами. Облака над головой плыли, точно сгустки тумана на ветру. Найджел любил говорить, что небо над Новым Орлеаном заволакивает дымкой злодеяний, совершенных жителями города. Лицемерные суждения, так симпатичные состоятельным туристам французского квартала, которые помогли Новому Орлеану стать одним из самых роскошных и богатых городов, несмотря на недавнюю войну, разразившуюся между штатами. Каждый раз, когда Найджел присаживался рядом, чтобы поделиться своей новой порцией пошлых сплетен, его акцент кокни становился еще заметнее от грязных словечек.
Что-то сдавило мертвое сердце Одетты.
На этот раз она некоторое время колебалась, прежде чем глянуть наверх, на металлический крест на периферии своего зрения.
– Знаю, знаю, у меня нет причин думать о Найджеле Фитцрое с теплотой – какими-либо теплыми чувствами, – шепнула она. – Ведь он нас предал. – Она сглотнула. – Он предал меня, – недоверчивость исказила ее лицо. – Только личико. – И только подумать: это произошло лишь вчера. Луна взошла и опустилась, а в наших жизнях столько всего изменилось навсегда – до неузнаваемости. – За одну ночь Одетта потеряла брата, с которым провела целых десять лет, потеряла из-за предательства, от которого стынет кровь. Произошедшее с трудом укладывалось в голове. Эта потеря стала для Одетты ударом, хотя она и не осмеливалась показывать свои боль и горе другим. Если она признается, это будет une erreur fatale[9], особенно в присутствии Никодима. Потерять предателя – значит ничего не потерять.
И все же…
Она плакала сегодня утром в своей комнате. Задвинула бархатные шторы на балдахине над своей кроватью и позволила смешивающимся с кровью слезам запачкать ее шелковые подушки. Никто не видел даже тени Буна сегодня. Джей вернулся незадолго до захода солнца, его черные волосы были мокрыми, а выражение лица мрачным, как никогда. Когда Гортензия вернулась в ресторан «Жак», то начала играть сюиты Баха с нечеловеческой скоростью на своей скрипке Страдивари, а ее сестра, Мэделин, все это время писала что-то в кожаной записной книжке рядом. Все обитатели Львиных чертогов горевали, каждый по-своему.
Внешне же все шло как обычно. Они обменялись вежливыми приветствиями, делали вид, что ничего необычного не произошло, и никто из них не желал озвучивать свою печаль или же вслух говорить об ужасном преступлении Найджела, последствия которого вскоре станут явью.
Так какое же преступление Найджела стало худшим из всех?
Он погубил душу Себастьяна. Проклял Бастьяна, отнял его смертную жизнь. Быть может, Найджел всех их и предал, однако Бастьяна он не просто предал, а убил. Разорвал тому горло на глазах единственной девушки, которую Бастьян любил в своей жизни.
Одетта задрожала, хотя на самом деле не чувствовала холода уже много десятков лет. Ее глаза метнулись по площади, в сторону сияющих вод реки Миссисипи и мимо поблескивающих на горизонте кораблей.
– Следует ли мне рассказать всем о том, какую роль я сама сыграла в этой подлой истории? – спросила она.
Фигура на кресте осталась задумчивой. Молчаливой.
– Наверное, ты бы сказал, что честность является лучшим решением. – Одетта заправила за ухо прядь темных волос. – Но я скорее проглочу горсть гвоздей, чем добровольно навлеку на себя гнев Никодима. Это была ошибка, искренняя ошибка, совершенная из благородных побуждений, это что-то да значит, не так ли?
И вновь ее Спаситель промолчал, не дав Одетте ответа.
Всего за несколько часов до смерти Бастьяна Одетта позволила ему уйти одному, прекрасно понимая, что убийца следует за ним по пятам. Она даже помогла ему тем, что отвлекла своих бессмертных сородичей, чтобы те не помешали Бастьяну найти Селину, чья безопасность оказалась под угрозой всего несколькими минутами ранее.
Следует ли ей признаться во всем?
Что сделает с ней Никодим, когда узнает?
Последнему вампиру, который осмелился встать на пути у Никодима, вырвали клыки.
Одетта сглотнула. Такая судьба необязательно хуже смерти, однако перспектива не вдохновляет на честность. Не то чтобы она боялась боли, даже мысль о смерти, финальной и необратимой, не пугала Одетту. Она своими глазами видела, как создаются и рушатся империи, она танцевала с дофином[10] в свете полной луны.
Ее история была достойна того, чтобы быть рассказанной.
– Просто… ну, мне нравится, как я сейчас выгляжу, и к черту все! – Ей нравился свой элегантный носик и лукавая улыбка. А если у нее не будет клыков, наверняка это скажется на внешнем виде. – Полагаю, по крайней мере не умру от голода, – задумалась она. – В конце концов, это ведь дар моей семье, помимо всех прочих.
И если чревоугодие и тщеславие делали ее злой, tant pis[11]. Ей присваивали эпитеты и похуже, присваивали их существа куда хуже.
Одетта закружилась вокруг металлического шпиля, и крест с распятием заскрипел под напором ее тела. В тени улиц внизу танцевали огоньки газовых ламп. Обостренное вампирское обоняние Одетты наполнило ее нос ароматом весеннего вечера Нового Орлеана. Сладковатые цветы, резкое железо, соленый ветер. Бьющиеся сердца. Ржание лошадей, стук их подков по выложенным брусчаткой мостовым.
Вся эта темная красота вокруг, созревшая специально для нее.
Жалобный вздох сорвался с губ Одетты. Не следовало ей позволять Бастьяну уходить одному, даже несмотря на то, что жизнь Селины была под угрозой. Одетта ведь не глупа. Она прекрасно знает, что туда, где течет кровь, всегда приходит и смерть. Просто Одетта позволила чувствам на мгновение взять верх над рассудком.
Ни за что больше.