Но сама Вероника не очень-то понимала, кем хочет быть.
И даже не знала, кем была.
Сигне, конечно, уже встала – она варила яйца и нарезала хлеб на кухне вместе с бдительным пансионатским помощником Сэльве. Этот молодой парень сначала отдыхал в пансионате, а теперь выполнял всякие поручения. Учеба ему не давалась, но он мог заменить пробки, починить садовую мебель и принести из погреба ящики с лимонадом.
Сигне болтала без умолку, подолгу слушать ее было утомительно. Когда с кухни уходили, она продолжала говорить вместо радио. Как только поблизости оказывался живой человек, Сигне начинала свою речь, совершенно не беспокоясь, к кому обращается. Другим приходилось вставлять свои реплики, только когда она на мгновение умолкала, чтобы набрать в легкие воздуха, иначе перебить ее не представлялось возможным. Говорила Сигне по большому счету всегда об одном и том же: о своих умениях и о том, как может сварить кашу из топора, о бережливости, отличающей ее от других поварих – тех, что выкидывают половину продуктов на помойку, правда, пальцем на них указывать она не хотела. Сигне получала удовольствие от того, что говорит; таким образом она объясняла свой вклад в общее дело – ее голос перечислял всю работу, которую монотонно делали ее руки. Полные, короткие руки с пальцами одинаковой длины. Эти пальцы всегда были слегка растопырены, словно в любой момент готовы ухватить пакет с мукой или вытащить из духовки кекс.
Мать Вероники никогда не сидела сложа руки и все время находилась в движении. Даже ела, стоя у мойки, чтобы быстрее помыть и убрать тарелку, как только доест. Для себя она с большой неохотой брала новую порцию чего-нибудь вкусного, а вместо этого доедала за другими с уже использованной посуды. Меньше мыть – эффективнее. Расчесывалась и красила губы мать обычно на ходу.
«Она чересчур суетится, – говорила Сигне. – Твоя мать слишком много суетится».
В этом году они ожидают необычного гостя. Студента Высшей художественной школы Гётеборга. Он выиграл какой-то конкурс и заселится теперь на целых три недели в одну из самых маленьких комнат на верхнем этаже. Сам ректор звонил, чтобы забронировать ему комнату. Именно в тот день мать попросила Веронику проследить за прибытием гостя и сообщить, когда он появится. Студента звали Бу, и он приезжал двухчасовым поездом. Обычно художники не входили в круг их постояльцев. Им было не по средствам жить в пансионате, хотя она слышала, что деревеньку в нескольких десятках километров иногда посещали художники, даже из Японии – исключительно из-за диабаза. Это черная мелкозернистая горная порода, о которой мечтали скульпторы всего мира. Говорили, что сам Эмпайр-стейт-билдинг был украшен с использованием камня, добытого недалеко отсюда. Но Веронику диабаз не интересовал. Каменоломни казались ей ужасным местом. Она предпочитала купаться в море, где украдкой натирала лицо светло-зелеными водорослями, отчего кожа становилась такой мягкой. Как у русалки.
Первым к завтраку спускался Арвид, дедушка, снимавший из года в год одну и ту же комнату – однажды, проходя по саду под окнами, Вероника заметила, как он высмаркивается в гардину. Она ничего никому не сказала, ограничилась тем, что сняла гардину и сдала в стирку, как только дедушка уехал. Он был доцентом археологии из Лундского университета. Рассказывали, что Арвид участвовал в раскопках вместе с королем и имел гомосексуальные наклонности. Он всегда носил светлые, потертые льняные костюмы. Франси утверждала, что одежда настоящих интеллигентов всегда выглядит слегка поношенной. По этому признаку их и узнают. Только заносчивые нувориши могли позволить себе выглядеть безупречно. В пансионате останавливались разные гости. Юрисконсульты. Инженеры. Учителя. Аспиранты. Управляющие. Изредка – молодожены.
У Вероники был транзисторный радиоприемник, который она обычно брала с собой, когда уходила на укромный маленький пляж, скрытый от чужих глаз тростником. Приемник ловил сигналы иностранных радиостанций. Еще она захватывала с собой термос, пару глянцевых журналов и пачку печенья с лимонным кремом. Задремав над какой-нибудь историей о врачах и медсестрах или о сельских усадьбах, она предавалась фантазиям. Смутным грезам о телесном. Испытывала не находившее себе выхода возбуждение. Она целовалась с мальчиками всего дважды, последний раз – прошлой осенью по пути домой с танцев. Но когда Вероника попыталась высвободиться из грубых объятий с претензией на большее, мальчишка прошипел, что она ведет себя как ребенок, и в ярости удалился. У Вероники остались синяки и чувство унижения, так что об этом происшествии она старалась не вспоминать. Но сейчас в ней просыпалось совсем другое желание – ее собственное, звучавшее чистым и ясным тоном. А в другие дни она испытывала необъяснимое разочарование и грусть, словно заранее устав от всего, что должно было случиться. Будто все планы уже реализованы. В такие моменты Веронике все казалось не по силам. Где найти силы, чтобы прожить еще целую жизнь?
Школа домоводства, по крайней мере, поможет как-то отстраниться от мыслей о будущем. А чем, кстати сказать, Веронике еще заниматься? Ей нравилось читать и срисовывать с выкроек изображения девушек в платьях с узкими лифами и широкими юбками, но на этом ведь денег не заработаешь.
Правда, пока стояло лето, она могла позволить себе просто лежать на солнце, задремывая и просыпаясь под звуки волн. Где-то вдалеке послышался смех и гудок поезда. Прибыл двухчасовой? Но потом Вероника крепко заснула и больше уже ничего не слышала.
Она вернулась в пансионат в шестом часу. Франси встретила ее у стойки администратора.
– Приехал студент из Гётеборга. Странный он какой-то, – прошептала она низким голосом.
– В каком смысле?
– Он ходит в кожаной куртке. В такую жару!
– И где он?
– В своей комнате. К ужину, наверное, спустится.
Но на ужин студент из Гётеборга не пришел. Он оставался в своей комнате. Похоже, он только раз мимоходом подошел к стойке администратора, чтобы попросить Франси одолжить велосипед. Она ответила, что можно взять один из дамских велосипедов на частной половине дома под навесом, рядом с дровяным сараем и мусорными бачками. К сожалению, на всех мужских велосипедах были проколоты камеры. Значит, он хочет ездить в мастерскую, где должен работать, на велосипеде? Причем на дамском? Похоже, так. Раз он из большого города, возможно, там можно пренебрегать нормами. Жители больших городов не боялись «быть самими собой», какой бы смысл ни вкладывали в это понятие.
В половине одиннадцатого вечера, когда Веронике все еще не спалось в душной каморке, она спустилась в гостиную – найти себе что-нибудь почитать. Обычно многие постояльцы задерживались там после ужина, чтобы сыграть партию в карты и выпить рюмку ликера, прежде чем разойтись по комнатам. Но сегодня гостиная пустовала.
Пытаясь отыскать в книжном шкафу что-нибудь, что еще не читала, или журнал с неразгаданным кроссвордом, Вероника заметила куртку, висевшую на спинке стула у секретера. Стул поставлен так, будто кто-то только что встал с него. Коричневая кожаная куртка с рукавами в резинку и шелковой подкладкой. Вероника взяла ее со стула. Кожа скрипит. От куртки веет едва уловимым запахом сигаретного дыма и чего-то еще. Запахом пота? Вероника проверяет содержимое карманов – нельзя же с определенностью быть уверенной, что куртка принадлежит именно тому, про кого она думает, – и находит погашенный билет на поезд с Центрального вокзала Гётеборга. Надев куртку, девушка подошла к висящему в углу большому зеркалу. На улице все еще светло. Лишь тонкая шаль летней ночи мягкими складками окутывает сад.