– Черт, надеюсь, я просто буду стоять в карауле у какого-нибудь посольства.
Конечно же, я слышал, что помимо военных действий и выполнения своего прямого назначения многие могут вытянуть счастливый билет, и их определят на охрану государственных объектов и прочего важного правительственного дерьма. Для парней, которым было, что терять, которые не хотели рисковать своей шкурой, но которые хотели зваться военнослужащими, это было идеальным решением их проблем. А мне было наплевать. Что я мог потерять? Разве что свою жизнь. Хотел ли я умереть? Нет. Был бы я против, если бы мне пришлось умереть в бою? Вряд ли. Так что еще тогда, держа в руках свою винтовку, я подумал: если мне скажут идти в бой и стрелять из этой штуки, я именно так и поступлю, только обучите меня, как стрелять так, чтобы не сдохнуть первому.
Оглядываясь назад и вспоминая свои первые недели в тренировочном лагере, я понимаю, что меня здорово поддерживало мое отношение к окружающему миру. Мне было плевать, по большему счету, на все вокруг. Я вставал в 5 утра и шел на построение. Я мог почти сутки не спать, но не валился от усталости, как случилось с некоторыми парнями из моего взвода. Я зубрил характеристики моего оружия, часами сидел за сборкой и разборкой винтовки и молча отжимался, когда инструктор Эмберли в очередной раз придирался к какому-нибудь рекруту и заставлял весь отряд выполнять отжимания или приседы. Наверное, я был кем-то типа идеального новобранца. С таких, как я, пишут нормативы и наши лица фотографируют для брошюр вербовщиков.
Тем не менее, тренировочный лагерь давался мне очень нелегко. Я знал, что будет трудно, но не ожидал, что настолько. Если я скажу, что тренировочный лагерь не показался мне чертовым адским пеклом, я совру. В конце концов, я никак не мог быть готов к нему: я вырос в нормальной семье, у нас был дом со всеми удобствами, я привык принимать душ дольше, чем пару минут, и привык, что иногда можно оставлять кровать неубранной.
В лагере все было по-другому, но все это случилось слишком неожиданно и обрушилось на наши свежебритые головы, как лавина. За малейшую провинность Эмберли был готов снять с нас кожу живьем, и мы часто получали от него многочисленные тычки, удары и море ругани. Если хоть у кого-то из отряда подушка лежала на койке недостаточно ровно, часто приходилось отдуваться нам всем. Если кто-то собирал винтовку недостаточно быстро, мы все спустя пару секунд оказывались на полу и отжимались, сквозь зубы проклиная того, у кого «руки из задницы».
Это было дико – я был домашним мальчиком. Не неженкой, но уж точно не привыкшим к такого рода штукам. Отец никогда не повышал на меня голос, а мой инструктор каждый раз брызгал слюной в мое ухо, держа его при этом своими пальцами, точно щипцами. Короче, никто из нас не оказался готов к такому.
Глава 4
Во-первых, Марк попросил прислать ему фото Адриана, и это клево. Во-вторых, он рассказал про оружие, и это еще круче. И, наконец, Марк дал ему самый настоящий совет, и пусть этот совет был оставаться дома, а не вступать в Пехоту, Адриан все равно был счастлив. У него появился кто-то, кто по-настоящему знал, каково это – быть мужчиной, и кто мог сказать ему, как поступить, и впервые со дня смерти отца Адриан не чувствовал себя одиноко.
Он не был уверен, одобрит ли его мама то, что он собирается выслать ее фото незнакомому человеку, поэтому он втайне взял фотографию из семейного альбома. На ней Сабрина 7 лет назад, почти не изменилась, густые волосы собраны в высокий хвост, она одета в простые джинсы и толстовку. Кажется, это было барбекю? Или поездка на пляж? В любом случае, его мама выглядела счастливой, а солдату здорово поднимет дух вид простого счастья и бытовых радостей: удачно приготовленное барбекю, отсутствие дождя и безлюдный пляж, свежий воздух после дождя, шипение бутылки пива.
Свое фото Адриан выбирал более придирчиво. Фотографий было не так много, и все были дурацкие: в основном, из школы. Наконец он нашел одну, которая более-менее подходила для того, чтобы отправить ее солдату в Саудовскую Аравию: мама сфотографировала его в парке на скамейке, Адриан читал книгу и не замечал ее. Хорошее фото, не постановочное, и городской парк хорошо виден. Марку должно понравиться.
«Эй, дружище,
Высылаю тебе фото. По-моему, моя мама на фото жарила барбекю. Правда, она красивая? И спасибо за совет. Наверное, ты прав, я останусь с ней. Чтобы быть мужчиной, не обязательно воевать, верно?
А что тебе еще нравилось делать, когда тебе было 15? Ты всегда хотел стать пехотинцем?
И извини за дурацкий вопрос, но я думаю, ты разбираешься…Ты бы позвал девчонку на свидание, если ты не крутой? Я типа не в школьной группе и не играю в регби. Может, у меня совсем нет шансов?
И расскажи про своих товарищей. Какие они? Кто твой лучший друг? У меня друзей не так много. Но мне нравятся ребята из «Айс Файв». Это кафе, где я подрабатываю. Ну знаешь, мороженое, кофе, ничего особенного. Но прошлым летом я купил себе велосипед.
В общем, пиши, и я жду твоих писем. Надеюсь, пока что у вас все ок. По телевизору я не видел ничего пугающего, а я слежу за новостями. Хочу быть в курсе дела.
Твой друг,
Адриан».
***
Был уже конец осени, Пустыня становилась холоднее, а мы продолжали готовиться к чему-то абстрактному. Нам было неизвестно, когда начнутся наступления, будем ли мы в них участвовать, и чего хочет правительство США. Честно говоря, планы правительства мне были не особо интересны. Меня волновало другое: не зря ли я просиживаю тут задницу и может ли война закончиться, не начавшись?
Не меня одного волновали эти вопросы. Парни ходили хмурыми и откровенно скучали. Даже патрули, которые поначалу волновали нас, превратились в рутину.
Однажды меня назначили патрулировать местность вместе с Доном. С ним особо не поболтаешь, но на этого гиганта можно было положиться. Мне иногда казалось, что от одного вида почти двухметрового Дона иракцы исчезали из поля зрения, и все патрули проходили гладко.
Нам нужно было выходить в ночь. Мне нравилась ночная пустыня. Под светом луны она превращалась из палящей песчаной в холодную и серебристо-стальную. Пустыня будто показывала нам свою истинную сущность, становясь военной ареной.
Наш патруль составлял несколько десятков километров от лагеря. С собой, помимо стандартного снаряжения, у нас было по винтовке, связка гранат и переносная рация. Первые несколько километров патруля, каким бы по счету он не был – первым или двадцатым- ты всегда идешь с опаской, выверяешь каждый шаг, следишь за малейшими колебаниями теней и слушаешь каждый шорох. Но к концу патрулирования наш шаг больше напоминал прогулочный, и мы были похожи на туристов, которые случайно забрели в пустыню, но точно знали, где находится их отель и как до него дойти.
Так было и в этот раз. Мы с Доном развернулись и пошли обратно, меняя шаг на неспешный прогулочный, когда я впервые увидел вражеских солдат. Мои руки сами собой схватили оружие, и я почувствовал, что мои пальцы стали ледяными. Я столько слышал о них: проклятые тюрбанщики-фанатики, животные, бездушные варвары и машины убийства, но никогда не видел ни одного вживую. И вот, прямо передо мной, примерно в пятидесяти метрах, стоит несколько вражеских солдат, и они смотрят прямо на нас с Доном.
Дон среагировал быстрее меня. Он моментально принял позицию для стрельбы лежа и шепотом приказал мне достать рацию и пошевеливаться. Я почему-то медлил. Иракцы тоже не спешили открывать по нам огонь. Я видел, как они держат в руках свои автоматы Калашникова. Я также допускал, что, по крайней мере, у одного из них будет СВД.