Она дала себя обнять за плечи и положила голову ему на плечо. Немного постояв так, он проводил её обратно к креслу и сел напротив. На столе уже стояли два стакана с шипящей газировкой со льдом и трубочкой.
Взяв напиток в левую руку, она вновь откинулась на спинку. Он понимал, что надо немного поторопиться. Конечно, в сознании время шло совершенно по-другому, но если она не вернётся в класс через десять минут, её пойдут искать.
Она неожиданно заговорила.
«У меня была младшая сестра. Китти. Мы её так называли. На самом деле её звали Рэйчел. Она была похожа на котёнка. Ласковая, добрая, открытая и доверчивая. Доверяла всем! Даже чужим на улице. Говорила, что все люди добрые, просто иногда несчастные. Наивная дурёха. Она была моим маленьким ангелочком. Моим светом в этом мире, моей надеждой на то, что всё в конце концов наладится. Но я её не сберегла. Конечно, у меня сейчас есть младший брат. Он тоже нуждается в моей любви, но я не могу больше привязываться. Мне страшно. Пока отчим жив, ничто не может быть хорошо. Не будет спокойствия в нашей семье». Она замолчала, не мигая глядя в окно. С её места не было видно берега океана и волн, только кроваво-красный закат, который напоминал ей тот страшный день. У неё не было слёз на глазах. Только бесконечная грусть и стальная решимость.
Он молча ждал, когда она продолжит. Не торопил её, потому что ей жизненно необходимо было это время, чтобы прочувствовать всё, что внутри, чтобы признаться себе во всём.
«Однажды я шла от остановки школьного автобуса. Мне было девять лет. Тогда я двигалась, как та девочка, которую мы встретили в туалете – вприпрыжку по дороге и по жизни. Иногда, как будто играя в классики – прыгая то на одной ноге, то на двух. Но, уже подходя к дому я поняла, что что-то не так. Хотя была совсем ребёнком, я почувствовала ту невидимую тяжёлую ауру, окружавшую дом. Подойдя к двери и тихонько её приоткрыв, я увидела, как отчим держит бездыханное тело моей семилетней сестры на руках, стоя перед открытой дверью в подвал. На её лице не было живого места, кровь капала на его одежду, оставляя расползавшиеся по ткани круги. Я еле сдержалась, чтобы не закричать. Закрыла себе рот рукой, и продолжала наблюдать за ним через щёлку. Было ощущение, что моё тело превратилось в камень, и я не могла пошевелиться, остались подвижными только глаза. Он поставил её тело прямо перед лестницей в подвал и с силой толкнул его. Звук раскалывающегося черепа до сих пор преследует меня во сне и наяву».
Глядя на Кристи, он понимал, как ей плохо, но также он видел, что её лицо постепенно разглаживается от морщин, из глаз потекли слёзы, и он видел, что с каждой слезинкой груз на душе становился всё легче. Ей давно надо было всё рассказать кому-то, кто поверил бы ей, кто прочувствовал бы всё вместе с ней.
«Он повернулся в сторону двери, и я увидела его глаза: это были глаза зверя. Я развернулась и побежала прочь. Не знаю, видел он меня или нет, но так страшно мне не было никогда в жизни. Я захлёбывалась в своих слезах. Но несмотря на это, не могла проронить ни звука, как будто мне перерезали голосовые связки. Бежала очень долго, пока не добралась до парка, в котором мы с Китти любили играть в прятки (тут она улыбнулась, и в глазах появилась едва заметная тень теплоты и любви, пробивающаяся сквозь массив боли). Это был волшебный парк, который переносил нас с ней в другой мир – туда, где детство может быть счастливым. Там я нашла наше любимое укромное место в кустах, упала на землю и разрыдалась в голос. Только тут я смогла дать волю своим чувствам.
Не знаю, сколько прошло времени, но вокруг стало темнеть. Я понимала, что мама будет волноваться, и надо идти домой. Не доходя до дома, ещё из-за угла, я увидела отблески огней полицейских машин и поняла, что всё, что видела, действительно правда. Я до последнего не хотела верить. Пыталась убедить себя, что всё это – какой-то страшный сон. Это сейчас я могу облечь чувства в слова. Тогда же меня просто раздирало изнутри. Естественно, мне никто не поверил. Провели экспертизу, которая показала, что повреждения соответствуют падению с лестницы. Отчим изображал очень правдоподобную скорбь, в которую поверила мама, и я осталась со своими мыслями, страхами и чувствами наедине. В девять лет».
Она вновь замолчала. В этот раз она долго «ощупывала» и изучала новые эмоции, которые возникли во время рассказа. Он видел, как она преображается, и ему становилось страшно, потому что этот появившийся жестокий и уверенный взгляд красноречиво говорил, что она всё больше убеждается в том, что собирается сделать.
«У меня есть брат, я тебе говорила? Брат – это его сын. В нём отчим души не чает. Конечно, его я люблю, он не виноват в том, какой у него отец. Но я не могу открыть ему свою душу, стараюсь как можно меньше с ним находиться. Хотя он такой милый со своими белыми кудряшками, – она снова улыбнулась. – Все эти шесть лет я живу в страхе. Естественно, после того, как я пыталась всё рассказать, он понял, что я опасна. Ты не поверишь, но он настоял, чтобы меня поместили в психиатрическую больницу. Убедил всех, что у меня навязчивая идея и депрессия. Мне было очень плохо. Когда я оттуда всё-таки выбралась, узнала, что мама беременна. Это мне дало небольшой передых. Отчим уделял всё время маме, берёг её, покупал всякие вкусности. Я думала, что теперь всё наладится, но не тут-то было. Как только мама родила Бобби, всё стало, как прежде. Меня он не трогал после случая с Китти, потому что знал: как только он даст мне доказательства, я упеку его за решётку. Одно время я даже провоцировала его, но он быстро это просёк, и толькопостоянно издевался надо мной словесно. Маму он бьёт несколько раз в неделю. Ты не поверишь: буквально месяц назад у неё было сотрясение мозга, но она отказалась ехать в больницу. Я не ходила в школу и ухаживала за ней. Уходя, он закрывал нас на ключ, чтобы мы не могли выбраться и сообщить в полицию. Но он зря это делал. Мама бы не стала этого делать и не дала бы мне. Я не могу для себя объяснить, почему она всё это терпит. Она готова сорваться на меня, но его в обиду не даст. Мама была красивой молодой женщиной, смотрела вперёд с надеждой, хотела строить карьеру. Что с ней произошло, я не понимаю».
Слушая всё это, он пытался составить план дальнейших действий. Это было сложно, потому что он не мог предугадать реакцию на «фильмы», которые ей покажет. Он уже догадывался, что в них будет, но как отреагирует она? Главное, чтобы не закрылась от него.
«Что ты мне скажешь, помощник? – она иронично, но с теплотой улыбнулась. – Чем ты сможешь мне помочь?». Этот акцент на слове «ТЫ» выдавал её обречённое состояние, отсутствие веры в то, что хоть кто-то сможет помочь её горю, что хоть кто-то готов быть с ней рядом и подставить плечо.
«Знаешь, Кристи, я понимаю тебя».
«Да что ты можешь понимать!» – вспылила она.
«Ты не поверишь, но понимаю. Я чувствую всю твою боль, так как нахожусь в твоей душе, в твоём сознании. Сейчас я покажу тебе небольшой фильм, после которого ты примешь решение, с которым вернёшься обратно в своё тело. Ты не будешь помнить, что здесь произошло, не вспомнишь меня, но твоё решение пойдёт с тобой в реальный мир. Хорошо?»
«Включай свой фильм. Но не надейся, что я передумаю», – ответила она с грустью.
Кристи посмотрела вокруг и поняла, что находится в зале кинотеатра. Она являлась единственным зрителем. Перед ней был большой экран, в руках – всё та же газировка, а на сидении рядом – попкорн. Она тихо улыбнулась: давно не было такого приятного ощущения, когда о тебе заботится совершенно посторонний человек.
Экран загорелся и, как в старых кинофильмах, по нему пошла рябь. Потом появилась картинка. Она увидела перед собой дорогу через лес, по ней ехала машина, синий седан, как был у мамы, когда Кристи было примерно лет пять.