Тем более войска Каппеля сейчас почти небоеспособны — им нужен долгий отдых. Люди устали, вымотались, свирепствует тиф. Нужно обустроить всех эвакуированных — а их уже чуть ли не триста тысяч. Нет, сейчас мы не то что освободить от большевиков Сибирь, и тем более Россию, сейчас мы больше пары месяцев воевать не сможем, да и то, не столько атакуя, а отбиваясь.
— Чем обусловлен такой срок, и почему только в обороне? — глухо спросил адмирал таким тоном, что походило больше на утверждение, словно сам Колчак заранее знал ответ на свой вопрос.
— Запасов не хватит. В Иркутске эсеры в свое время придержали поставки на фронт вашим войскам, что, конечно, не могло не отразиться на ходе кампании. Но с другой стороны, их саботаж сейчас принес великое благо — мы сможем полностью снарядить до двадцати тысяч солдат. Склады по железной дороге от Иркутска до Нижнеудинска буквально забиты, и сейчас чехи передают их под нашу охрану.
По лицу Колчака снова пробежала тень — Ермаков понял, что его завуалированный упрек достиг цели — ведь в Омске отступающие войска Колчака оставили красным колоссальные запасы оружия и снаряжения. Радио из Москвы ежедневно перечисляло захваченные трофеи.
— Кроме того, чехи передают нам все вооружение, боеприпасы и снаряжение своего корпуса. Часть из них мы используем для собственных нужд…
— Почему только часть? Не хватает солдат?
— Не только! Мы уже готовим два корабля для отправки в Крым — они повезут через неделю это вооружение и прочее добро генералу Деникину.
— Так-так, — задумчиво протянул адмирал и бросил на Арчегова быстрый взгляд. Как показалось полковнику, в глазах Колчака сквозил теперь не гнев, а нечто похожее на уважение, и даже признательность. И Ермаков решился — теперь можно было задать главный вопрос, ради которого он и устроил Колчаку такое жестокое испытание.
— Как же фы так проморгали их фыступление?! — с чувствительным прибалтийским акцентом в скрипучем голосе спросил молодой командир в длинной кавалерийской шинели. На рукаве были четко видны под нашитой звездой два красных ромба — знаки отличия начдива. Так сокращенно в Красной армии именовали начальников дивизий.
— Командир третьего батальона прошляпил. Перед рассветом начбриг Грязнов повел свои полки и кавдив Рокоссовского в преследование второй армии, оставив в городе и на станции третий батальон из 262-го полка. Утром внезапно атаковали белые, обложив наших. Из батальона спаслось с десяток красноармейцев, уж больно атака была внезапной, товарищ Лапин.
— А фы тумали, что они претупрежтать бутут?
— Виноват, товарищ Лапин!
Пожилой, лет сорока пяти дядька, с мозолистыми рабочими руками, тремя кубарями батальонного командира на обшлагах серой многострадальной, прожженной во многих местах шинели, потупил глаза перед своим молодым командиром.
Даже возмутительно молодым — но такова любая революция. Дерзким и агрессивным, стремящимся к кардинальным переменам, она всегда открывает дорогу. Латышу Альберту Лапиньшу, русифицировавшему свою фамилию в более удобную, было только двадцать лет.
В октябре семнадцатого он вступил в Красную гвардию, принял участие в московских боях. Через полтора года уже командовал полком, а после взятия Омска ему дали дивизию. И не зря — энергии молодежи не занимать, и 30-я дивизия неутомимо преследовала белых вдоль железной дороги, громя слабые арьергарды и захватывая набитые добром эшелоны.
Отступавшие колчаковцы почти не сопротивлялись, хоть и было их в несколько раз больше. Деморализованные целой чередой поражений, они не желали драться, лишь иногда затевали кратковременные перестрелки, отбиваясь от наседавших красных.
Только неделю назад произошел один настоящий бой — у станции Тайга авангард столкнулся с арьергардом польской дивизии, усиленным бронепоездами.