— А ведь небось старуха не в курсе? — подмигнула Хетти. Сибил с улыбкой покачала головой. Эта не проговорится.
— Ты знаешь чего-нибудь о Техасе?
— Страна в Америке, — не задумываясь, отрапортовала Хетти. — Принадлежит французам, да?
— Ты путаешь с Мексикой. Хочешь сходить на кинотропическое шоу? Бывший президент Техаса выступает с лекцией. У меня есть билеты, бесплатно.
— Когда?
— В субботу.
— Я в этот день танцую, — погрустнела Хетти. — Может, Мэнди сходит? — Она подышала на озябшие пальцы. — Попозже зайдет один мой друг, тебе ведь это не помешает, правда?
— Нисколько, — ответила Сибил.
У миссис Уинтерхолтер было строгое правило, запрещавшее девушкам принимать мужчин в своей комнате. Хетти сплошь и рядом игнорировала это правило, буквально напрашиваясь на неприятности — домовладелец терпит-терпит, а потом возьмет и настучит. Поскольку миссис Уинтерхолтер предпочитала вносить плату за комнаты непосредственно домовладельцу, мистеру Кэрнзу, Сибил почти не случалось с ним говорить, тем более с его женой, угрюмой, толстоногой особой, чьи шляпки могли довести неподготовленного человека до обморока. Кэрнз и его жена никогда не стучали на Хетти, непонятно почему, ведь комната Хетти располагалась стенка в стенку с их спальней, а Хетти особо себя не сдерживала, когда приводила домой мужчин, по большей части — иностранных дипломатов, людей со странным выговором и, судя по звукам за стеной, еще более странными наклонностями.
— Да ты пой, если хочешь, — сказала Хетти, опускаясь на колени перед потухающим камином. — У тебя прекрасный голос. Такой талант нельзя зарывать в землю.
Мелко дрожа от холода, она принялась по одному подкладывать в камин куски угля. В комнату забрался сквозняк — должно быть, через растрескавшийся переплет одного из забитых окон, — и на какой-то миг Сибил ясно почувствовала присутствие рядом чего-то чуждого. Словно чьи-то глаза холодно следят за ней из нездешних сфер. Она подумала о мертвом отце. “Ставь голос. Сибил. Учись говорить. Это единственное наше оружие”, —говорил он ей. И это — за несколько дней до ареста, когда уже стало понятно, что радикалы вновь победили, — понятно всем, кроме Уолтера Джерарда. Даже она видела с ужасающей ясностью всю бесповоротность отцовского поражения. Его идеалы обречены на забвение — не отложены до лучших времен, а напрочь вычеркнуты из истории, они будут раздавлены, многократно перемолоты, как дворняжка, угодившая под грохочущие колеса поезда. “Учись говорить, Сибил. Это единственное наше оружие…”
—Почитаешь? — спросила Хетти. — А я заварю чай.
— Хорошо.
В их с Хетти пестрой беспорядочной жизни чтение вслух было одним из тех мелких ритуалов, которые заменяли им домашний уют. Сибил взяла со стола последний номер “Иллюстрейтед Лондон Ньюс”, расположила свой кринолин в скрипучем, пахнущем сыростью кресле и начала прямо с передовицы. Опять динозавры.
Судя по всему, радикалы совсем сдвинулись на этих своих динозаврах. Газета напечатала гравюру с изображением экспедиции лорда Дарвина: семеро мужчин во главе с самим лордом, не поленившимся съездить в Тюрингию и спуститься в шахту, уставились на какую-то штуку, торчащую из каменного угля в самом конце забоя. Сибил прочла вслух заголовок, показала Хетти картинку. Кость. Эта самая, которая в угле, штука оказалась чудовищной, с человека размером, костью. Сибил передернуло. Перевернув страницу, она наткнулась на следующую иллюстрацию — как могло бы выглядеть это существо в жизни, с точки зрения газетного художника: чудовище сдвойным рядом треугольных, вроде как у пилы, зубцов вдоль горбатого хребта.