Уже на грани отчаяния, я бросаю в корзину четыре сморщенных морковки, помятую луковицу и бутылку тоника. Ищу лимоны, но их нет, не считая тех, что сделаны из ярко-жёлтого пластика. Картошки тоже не осталось, так что беру упаковку пюре и – поскольку я уже не в силах сегодня готовить что-то серьёзное – мясные консервы, а также замороженный пирог с почками.
Наконец я добираюсь до кассы. Покупатели, судя по всему, никуда не торопятся, с радостью слушают вопросы Бриди и мои ответы. Их молчаливое осуждение прямо кружит над моей головой, как ястреб, который того и гляди вцепится в свою добычу. Ставлю корзинку на кассу, усаживаю поудобнее на плечах свою потную, плохо пахнущую дочь, радуясь, что она наконец успокоилась. Оглянувшись через плечо, я понимаю, что причина этого – шоколадное драже, которое ей скормила Бриди. Теперь Дейзи вытирает ладошки о мою замшевую куртку. Эту куртку я купила в прошлой жизни, когда у меня были деньги и когда мой образ сочетался с такой роскошной одеждой. Теперь я ношу её потому, что не могу позволить себе купить что-то более практичное. Я понимаю, как она смотрится. Такой куртке здесь не место. Как и её владелице.
Я улыбаюсь Мораг, продавщице. Женщины наблюдают, как та берёт каждую мою покупку и кладёт в бумажный пакет с логотипом, а я вспоминаю ещё кое-что.
– Да, и бутылку джина, пожалуйста.
Она достаёт бутылку с полки, и я старательно избегаю встречаться глазами с женщинами. Их осуждение, висящее в воздухе, становится ещё более плотным. Я расплачиваюсь, поднимаю глаза и вызывающе улыбаюсь всей компании.
– Привет, Лекси, – говорит молодая блондинка с коляской, сидящий в которой безукоризненно одетый малыш чуть постарше Дейзи наблюдает за происходящим, широко распахнув голубые глаза. Я не сразу узнаю блондинку.
– Элсбет? Привет! Рада тебя видеть. У тебя теперь тоже маленький?
В школе мы дружили, но после того как я уехала, перестали общаться. Она кивает, но не предпринимает попыток продолжить разговор.
Я неловко наклоняюсь за пакетом, одновременно пытаясь удержать Дейзи. Она очаровательно улыбается Бриди, Мораг, Элсбет и всем остальным женщинам, её щёки горят, ресницы блестят от недавних слёз.
– Давай помогу, – предлагает Бриди и пытается забрать у меня пакет, но я качаю головой. Если она увидит, что моя машина до потолка забита моими роскошными нарядами, тут-то мне и крышка. Мало того, что все скоро поймут, какая я плохая мать ребёнка-безотцовщины, так еще всем сразу же станет ясно, что я вернулась в Ардтуат, поджав хвост, нищая, безработная, опоздав на несколько месяцев и не успев позаботиться о своей несчастной матери в последние дни её жизни.
– Не беспокойтесь, я сама. Если можно, подержите мне дверь. Спасибо.
Когда я ставлю коробку на капот машины и роюсь в сумке в поисках ключей, пирог выскальзывает и с грохотом падает на асфальт. Несколько человек за окном магазина поворачиваются к нам.
Я открываю дверь и усаживаю Дейзи на сиденье. Неудивительно, что она тут же во весь голос высказывает своё возмущение по этому поводу. Я молча застёгиваю ремень, потому что, если раскрою рот, не факт, что сама удержусь или от таких же громких ругательств, или от слёз.
Я пытаюсь поднять пирог, но рядом уже стоит Элсбет, а её глазастый малыш невозмутимо смотрит на меня.
– Вот, – говорит она, протягивая мне помятую коробку.
– Спасибо. Так себе ужин, но на сегодня сгодится, – начинаю взволнованно от смущения и стыда лепетать я.
Элсбет кивает, заглядывает в окно машины, пытаясь рассмотреть коробку с кухонными принадлежностями и настольную лампу. Кажется, она хочет что-то сказать, но передумывает и разворачивает коляску.
– Увидимся.
– Ага, – соглашаюсь я, сама при этом стою у машины и смотрю, как она увозит своего чистенького, опрятно одетого малыша, сворачивает у ворот дома, выходящего на гавань, и вталкивает коляску в его дверь, выкрашенную жёлтой краской.
Я сажусь на переднее сиденье, вытягиваю свои окоченевшие конечности и глубоко вдыхаю, прежде чем повернуть ключ в замке зажигания.
– Ну вот, Дейзи, – говорю я как можно жизнерадостнее, надеясь, что она не услышит дрожь в моём голосе, – вот мы и едем в домик смотрителя.
$
На следующее утро меня будит стук в дверь. Мы обе провалились в глубокий, глубокий сон, но лишь когда рассвет уже начал заливать небо над холмами.
Ночь не задалась по большей части оттого, что Дейзи не удавалось уснуть в слишком тихой и незнакомой темноте: она привыкла к шуму машин и огням большого города, разбавляющим черноту ночи до почти оранжевого сияния, привыкла к собственной кровати в собственной спальне. Когда как я сменила ей подгузник, накормила её, дождалась, пока погружаемый нагреватель нагреет достаточно воды для небольшой ванны, искупала ее и попыталась уложить спать, она пришла в совершенный ажиотаж, восхищённая новизной крошечного домика, забитого мамиными вещами. Чтобы помешать ей сеять хаос среди сувениров и фотографий, которыми заставлена гостиная, я усадила её себе на бедро, одновременно пытаясь открыть консервы.
После нескольких минут напряжённой борьбы с древним консервным ножом и обломками крышки, ставшими приправой к моему ужину, а также после того как я разрезала палец и забрызгала всё вокруг своей кровью, мне пришлось наконец признать поражение. Обмотав рану туалетной бумагой, я выключила духовку и налила себе джина с тоником. После этого отнесла Дейзи в спальню и разобрала кровать, что с раненой рукой оказалось довольно трудно. Кто-то явно успел здесь побывать, потому что с кровати сняли матрас, а простыни выгладили и аккуратно сложили в шкаф.
Я помнила, что на чердаке лежит старая деревянная кроватка, в которой я еще ребенком спала в этой самой комнате, в ногах этой самой большой кровати. Но сейчас у меня уже не было сил вытаскивать из сарая лестницу, лезть на чердак, доставать и собирать кроватку. Так что я уложила Дейзи в гнездо из одеял и свернулась калачиком рядом с ней. Но у неё были другие планы. Вымытая и накормленная, она почувствовала себя новой женщиной, жаждущей веселья и развлечений после долгого и скучного дня в машине. Даже измученная и злая, я была не в силах сдержать смех, глядя, как она катается по кровати туда-сюда, запутывая в простынях нас обеих.
Я пыталась ей петь, но, услышав свой собственный надтреснутый голос, едва не расплакалась, так что оставила это занятие. Решила лучше выудить из сумки с игрушками ее любимого голубого зайца и книжку с картинками, но она не оценила мои усилия. Ей больше хотелось физических упражнений, так что пришлось качать её на животе. Еще она изо всех сил дрыгала маленькими ножками, но так и не устала. Спустя полчаса мои руки уже болели так же сильно, как и голова. Я решила, что джин сейчас – это плохая идея, и, взяв Дейзи и недопитый стакан, пошла на кухню. Там поставила стакан на стол рядом с бутылкой и побрела в гостиную, чтобы полюбоваться видом из окна.
Сквозь старые оконные стёкла всегда сквозило, так что я завернула Дейзи в шаль, которую мама связала для нее, когда она родилась, – красивую шаль с узором в виде раковин морских гребешков, тончайшую, как кружево. Я гладила дочь по спинке, пытаясь убаюкать, и чувствовала под пальцами мягкость белой шерсти. На мгновение передо мной встал образ мамы, сидящей у огня с мотком той шерсти на коленях и снующими туда-сюда спицами в руках. Мне, слишком уставшей, чтобы плакать, оставалось лишь покачать головой и сморгнуть слезы.
За домом взошла луна, осветила озеро. Был прилив, он давал возможность разглядеть, как вода мягко плещется о берег. Не обращая внимания на мою сентиментальность, вызванную изнеможением, Дейзи лепетала и болтала, указывая пухлым указательным пальцем на окно и комментируя увиденное.