Снаружи царил ночной полумрак. Где-то внизу, под отвесным утесом, дико и гневно рокотала река, штурмуя гранитную твердыню; вверху, на стенах и башенной кровле, гортанными голосами перекликались часовые. Звезды горели, будто самоцветные камни в смоляных локонах Иштар; драгоценную же диадему богини, высеченную из черного обсидиана, венчала луна. Приподняв голову, Конан бросил взгляд на ее серебряный диск. Луна уже прошла зенит, знаменуя поворот ночи, и свет ее падал теперь на Файонскую твердыню с запада. Выпуклость огромной башни, наклонно уходившей к звездному небу, скрывала беглеца от бледных лунных лучей и от глаз стражи. Он начал подниматься, используя трещины в древних камнях, цепляясь за неровности кладки; перекличка стражей наверху манила Конана. Он уже представлял, как устроит знатный пир Рана Риорде: сначала прикончит охрану, потом доберется до жреца.
Легкое дуновение ветерка шевельнуло волосы киммерийца, и вместе с ветром пришел голос. Хриплый, клекочущий…
– Кровь! Теплая красная кровь!
– Рорта?
– Я-а-а… Кровь, кровь! Крр-роовь!
– Где ты?
– С тобой, киммериец. Невидимый, на твоей спине, у твоего плеча, рядом с твоим ухом… Кровь, кровь!
Конан сплюнул в темную пропасть под ногами.
– Все-таки ты - вампир, трухлявое топорище!
– Не-е-ет… Я - боец. Я убиваю для потомков Гидаллы, и смерть их врагов дает мне жизнь. Сейчас я должен утолить голод. Стигийской кровью!
– Будет тебе кровь. Только у стигийцев она похожа на шакалью мочу - такая же едкая, жидкая и вонючая. Я бы побрезговал. Клянусь Кромом!
– Кровь мести пьянит, потомок Гидаллы, и вкус ее сладок. Помни только: мне годится лишь та кровь, что взята в бою.
– Я не режу беззащитных, - буркнул Конан. Он задрал голову вверх: до зубцов башенного парапета оставалось три длины копья. Он уже видел панцири солдат, блестевшие в лунном свете, и черные перья, что развевались над бронзовыми шлемами. Черные перья… Скоро они станут багровыми!
Хриплый голос Рорты бубнил за спиной, требовал, торопил. Конан ухмыльнулся.
– Спешишь поужинать, приятель? Тогда прикуси язык, если не хочешь, чтоб тебя услышали.
– Меня не услышат. Меня можешь слышать только ты. Кровь, кровь! Крр-роовь!
До верха башни осталось две длины копья, и Конан удвоил осторожность. Он карабкался по камням словно барс, запуская скрюченные пальцы-когти в щели меж гранитных плит; его стальной клык висел за спиной - нетерпеливый, жадный, жаждущий. Похоже, близость схватки лишала Рана Риорду разума - если у него было нечто похожее на разум.
Одна длина копья. Судя по голосам, наверху сторожили четверо. Разгоняя сон, они то вступали в перебранку, то вызванивали рукоятями мечей по панцирям нехитрую мелодию походного марша, то принимались хвастаться - кто сколько срубил шемитских голов да завалил шемитских девок. Конана это злило: Белит тоже родилась в Шеме и до того, как сделаться владычицей Черного Берега, побывала в лапах стигийцев. Вдруг солдаты смолкли, и через несколько мгновений он уловил звук откупориваемой фляги и потом - призывное бульканье. Вино! В горле у киммерийца сразу пересохло, перед глазами полыхнул яростный огонь; змеей проскользнув между зубцами парапета, он распустил узел на груди и поднялся, сжимая секиру в руках.
Стражей и в самом деле оказалось четверо. Двое стояли на противоположных сторонах башенной площадки, наблюдая за стенами, еще пара - у самых каменных зубцов.