– Максим Михайлович, – теперь мне даже стыдно произносить его имя, – я…
– Прежде, чем ты начнешь говорить, Окулова, нам нужно кое-что сделать, – перебивает меня он и хватает за руку. – Кое-что важное.
– Что? – от неожиданности я даже немного прихожу в себя. – Что может быть важнее того, что произошло сейчас?
– О, – глубокомысленно тянет учитель, – что угодно важнее этого.
Он еще крепче сжимает мою руку, и вот мы уже мчимся мимо полок, заваленных продуктами. Максим Михайлович периодически что-то берет в свободную руку, а потом бросает это в схваченную по дороге корзинку. Учитель молчит, я молчу тоже, уже задыхаясь от беготни по супермаркету – за широкими шагами Максима Михайловича не так-то просто поспеть.
Спустя несколько минут мы наконец-то останавливаемся у кассы, и учитель быстро выкладывает продукты на ленту. Среди разноцветных пакетиков и коробочек я вижу упаковку мармелада, которую планировала купить, и какое-то необъяснимое чувство благодарности расцветает в моей груди, ведь что-то подсказывает мне – это для меня.
Молоденькая кассирша, пробивая покупки, то и дело бросает на Максима Михайловича восхищенные взгляды, но он равнодушно разглядывает что-то в своем смартфоне.
– С вас тысяча триста один рубль, – обиженно тянет кассир, ведь мужчина даже не удостоил ее взглядом. – Карта?
Учитель прикладывает серую карточку к терминалу и, дождавшись характерного писка, подтверждающего успешную оплату, берет пакет с продуктами. Мы выходим из магазина; Максим Михайлович продолжает держать меня за руку.
– Максим Михайлович, куда мы идем? – спрашиваю я, когда мы оказываемся на улице.
– На парковку, – совершенно спокойно отвечает он, направляясь в нужную сторону. – Я думал, это очевидно.
На улице дует ветер, и я обеспокоенно смотрю на Максима Михайловича, который уже давно должен был продрогнуть в пиджаке и рубашке. Учитель, наконец, отпускает мою руку и достает из кармана ключи от машины.
В трех метрах от нас фарами «подмигивает» черный «Мерседес», стоящий в первом ряду.
– Красивая машина, – говорю я, когда учитель открывает передо мной переднюю дверцу.
– Мне тоже она нравится, – улыбается он, через несколько секунд садясь за руль. Пакет с продуктами теперь лежит на заднем сиденье. – Теперь можешь начинать, Окулова.
Машина заводится с едва слышным урчанием, и учитель жмет на педаль, длинными пальцами постукивая по черному рулю.
– Что начинать? – не совсем понимаю я.
Максим Михайлович поворачивает голову в мою сторону, а затем, словно что-то вспомнив, бегло улыбается и сует руку в карман пиджака. Мне на колени падает упаковка мармелада, а учитель говорит:
– То, что ты хотела сказать в магазине. Что тебе неловко, жаль, ну, или что-то в этом духе.
Я открываю мармелад и слышу знакомый фруктовый аромат. Максим Михайлович неожиданно протягивает руку, не отрывая взгляда от дороги, и захватив пальцами несколько мармеладок, тут же отправляет их в рот. Я таращусь на него несколько секунд, а потом, образно махнув рукой на условности, проделываю то же самое.
– Мне действительно жаль, Максим Михайлович. – Мармеладная сладость придает мне уверенности, хотя щеки до сих пор горят от стыда. – Вы не должны были этого увидеть.
Он останавливает машину на светофоре, и пока тот отсчитывает секунды, смотрит на меня, о чем-то размышляя. Сегодня у нас было три совместных урока – два русских и литература, на каждом из которых я побывала у доски. Я не знаю, как Максим Михайлович додумался до этого, но попадая в плен мозгового штурма, я действительно становилась свободной от мыслей о Викторе.
– Как раз хорошо, что я увидел это, – вдруг говорит учитель, и я вздрагиваю, отвлекаясь от собственных мыслей. – Позволь спросить, что ты делала в этом районе?
Я пожимаю плечами. Моя привычка гулять по городу, забредая в незнакомые места, когда-нибудь сослужит мне дурную службу, но пока все проходило без особых происшествий, если не считать мое сегодняшнее фиаско в продуктовом магазине.
– Гуляла, – признаюсь я. – Села на какой-то автобус у школы, а потом вышла на незнакомой остановке. – Максим Михайлович неодобрительно качает головой. – А что тут делали вы?
– Я тут живу, – отвечает он. – Вот, зашел купить молоко.
– Среди того, что вы купили, его нет, – вспоминаю я.
– Конечно, – улыбается учитель. – Молоко больше меня не интересует.
Не знаю, что ответить на это и молча смотрю на дорогу через лобовое стекло. Спустя несколько минут я вдруг понимаю, куда мы едем.
– Школа? Зачем?
– Подумал, что неплохо нам позаниматься и в четверг.
Максим Михайлович снова улыбается, не смотря в мою сторону. От досады хочется сползти вниз по сиденью. И без того паршивый день становится еще хуже. Конечно, дополнительно занятие по литературе – это весьма и весьма полезно, но мое психологическое состояние явно не располагает к этому.
Все, на что остается надеяться – это на то, что Максим Михайлович не станет затягивать урок, и я поскорее окажусь дома, встречая грядущую пятницу слезами. Завтра – неделя, как Виктор бросил меня.
Я вздрагиваю, когда моего лица касаются теплые пальцы. Максим Михайлович, откинувшись немного назад, обеспокоенно смотрит мне прямо глаза, будто надеется найти в них ответ на свой невысказанный вопрос.
– Мы приехали, – говорит учитель и выходит из машины.
Я, следуя за ним, выхожу на улицу, подставляя лицо под порывы ветра. Максим Михайлович достает из машины пакет с продуктами, и, поймав мой озадаченный взгляд, объясняет:
– Это к чаю.
Я ошарашенно иду за ним, представляя, как мы выглядим со стороны. Радует одно: на часах уже шестой час вечера, и встретить кого-нибудь в школе в такое время достаточно проблематично.
Кабинет литературы такой же, как всегда – уютный, с присущим ему библиотечно-книжным запахом. Максим Михайлович включает чайник и начинает выкладывать продукты из пакета на мою парту. От разнообразия сладостей у меня разбегаются глаза, и учитель, поймав мой взгляд, довольно, как мне кажется, улыбается.
– Вы же не хотите сказать, – начинаю я, – что мы будем заниматься настолько долго?
Он смеется и протягивает мне пончик в матовой розовой глазури.
– Окулова-Окулова, – тихо произносит Максим Михайлович, – иногда мне кажется, что ты совсем ничего не понимаешь.
От неожиданности я едва не роняю угощение на пол. Я? Ничего не понимаю?
– Я не о твоих знаниях русского языка и литературы, – тут же объясняет учитель, перехватив мой взгляд. – Они практически безупречны.
– А о чем же тогда?
Я хмурюсь, а Максим Михайлович идет к уже закипевшему чайнику, оставляя мой вопрос без ответа. Все еще пытаясь понять, что он имел в виду, решаю помочь ему и достаю из тумбочки уже знакомую коробку с чайными чашками. Есть в этом всем что-то неуловимо уютное и теплое, и я вдруг осознаю, что хочу запечатлеть этот момент навсегда в своей памяти.
– Чему мы посвятим сегодняшнее занятие? – интересуюсь я, когда спустя пару минут мы с учителем сидим напротив друг друга с наполненными чаем чашками.
Максим Михайлович медленно разворачивает шоколадную конфету, освобождая ее от пестрого фантика.
– Поговорим о любви.
Я тут же качаю головой.
– Не лучшая тема, мягко говоря, – говорю я.
– Отчего же? – Максим Михайлович отправляет конфету в рот и, на секунду закрыв глаза, спрашивает: – Разве не все в литературе завязано на любви?
– Если поискать, можно найти достаточно много произведений, где вообще о любви нет ни слова, – огрызаюсь я.
Максим Михайлович поднимает брови, удивленный моей неожиданной резкостью. Понимаю, что следовало бы извиниться, но почему-то совсем не хочется этого делать.
– Я знаю, что ты влюбилась, и что это закончилось плохо.
Голос Максима Михайловича непривычно тихий, будто бы он не совсем уверен в своих словах. Я сжимаю чашку в руках и сквозь зубы спрашиваю: