Кормчий островитян поджидал Дженнака в позе покорности - голова склонена, руки разведены в стороны, колени полусогнуты. Но был он, как выяснилось, не один: за спиной его стояли два атлийца в богатых одеждах, и они, не в пример провинившемуся мореходу, не собирались просить о снисхождении. Старшему из них было лет сорок пять, и выглядел он вождем - похоже, не из последних, так как волосы его, связанные на затылке в тяжелый пучок, украшали пять серых пушистых перьев. Младший показался Дженнаку ровестником Ирассы; нефритовый топорик за его поясом свидетельствовал, что он носит чин накома. Разумеется, и вождь, и военачальник не были людьми светлой крови, но от широкоскулых лупоглазых кейтабцев отличались как ястреб от совы. Жилистые, крючконосые, с тонкими губами и непроницаемым взглядом узких глаз, они как будто не испытывали почтения к светлорожденному, уподобляясь в том варварам с Перешейка и разбойничьим кланам из северных лесов. Но дикарями их считать не стоило; их Очаг был воистину Великим, а сами атлийцы, народ угрюмый, воинственный и надменный, отличались редкой предприимчивостью и были извечными соперниками Одиссара. Правда, океанских судов они пока что не строили, а предпочитали нанимать островитян, знающих путь через Бескрайние Воды.
– Пощады, светлорожденный! - предводитель кейтабцев склонился, стукнувшись о палубу лбом. - Мое имя О'Тига, тидам с Йамейна… Пощады! Во имя Шестерых!
Упоминание Шестерых Кино Раа было общепринятым приветствием, и ответ - разумеется, дружелюбный - гласил: да пребудет с тобой их милость. Существовали, однако, варианты, и Дженнак выбрал тот, который больше подходил к случаю:
– Да свершится их воля!
Сие означало, что прощения и милости не будет - и, догадавшись об этом, О'Тига опять стукнулся лбом о твердые доски, атлийцы же мрачно переглянулись. Дженнак повелительно кивнул старшему, и тот нехотя пробормотал по-кейтабски:
– Ах-Кутум, вождь и носитель опахала владыки Ах-Ширата… Кажется, мой светлый господин, Уделы наши сейчас не воюют?
Не глядя на него - как и на второго атлийца, не пожелавшего представиться - Дженнак обратился к О'Тиге.
– Что ты делаешь в этих водах, тидам? Йамейн - жаркий остров, а здесь прохладно… слишком прохладно для кейтабцев, привыкших к теплым морям!
– Но эти моря не запретны, - шепнул О'Тига, сложив ладони перед грудью и принимая позу почтения. Кажется, он был обучен киншу и хорошо владел языком жестов, знаков и поз, распространенным во всех землях Эйпонны.
– Моря не запретны, - согласился Дженнак, - запретен товар, который везет твое судно. Может, покажешь его? Может, я ошибаюсь, и в трюме твоем камни с норелгских гор да лед с их вершин? Если так, я выплачу тридцать тысяч серебряных чейни, одиссарских либо атлийских, каких пожелаешь! Или атлийские у тебя уже есть?
Монеты обоих Уделов были одинакового достоинства, формы и веса, но одиссарская - сплошная, атлийская же - с дырочкой посередине. Кормчий, несомненно, намек на атлийские чейни понял и потемнел, как випата, залегшая в черной болотной грязи. Старший из атлийцев раскрыл было рот, но Дженнак скользнул по нему строгим взглядом, и тот не решился заговорить.
– Ну, так посмотрим, что у тебя в трюме? Открывай!
О'Тига нехотя пошевелил рукой, и мореходы, угрюмо поглядывая то на грозного сахема с его телохранителями, то на щетинившийся копьями борт "Хасса", принялись стаскивать деревянные щиты с крышки люка. Как на всех кейтабских кораблях, она находилась между мачтами, и вниз свисали канаты да веревочные лестницы. Обычно это пространство под палубой делилось на две части: в одной обитали моряки, в другой, за переборками, хранились запасы, бурдюки с водой и полезный груз.