– Говори, или буду отрезать от тебя по кусочку! – уткнул кончик шпаги сильнее в горло.
– Поверь мне, когда тебя поймают, мучения твои будут в тысячу раз страшнее.
Кот ухмыльнулся.
– Ну, это мы посмотрим. А сейчас повыдираю тебе все ногти – запоёшь как миленькая!
– Ты серьёзно расчитываешь мучить женщину?! – возмутилась Тлей, прищурилась, – подлец…
– Если потребуется.
Королева вздохнула.
– Тогда придётся самой… – и тут же схватила лезвие шпаги, проткнув острием горло. Алая кровь резвой струёй тут же залила её походный плащ и траву вокруг.
– Чертовка! – прошипел кот и воткнул лезвие глубже в горло, а потом вытащил. Тлей быстро истекла кровью. Умирая, в предсмертной агонии прохрипела нечто бессвязное и тут же испустила дух.
– Проклятье! – прорычал кот, будто в душе был самым настоящим львом, снёс от ярости графин с вином для королевы, стоявший на столике. Потом осмотрелся и, не дожидаясь у моря погоды, исчез в тех же зарослях, откуда появился.
***
Шут закончил своё выступление и поклонился, а неблагодарная публика из пары десятков деревенщин вместо оваций закидала его тухлыми яйцами и помидорами. Шут, конечно, слышал, что в Эльменском королевстве люд живёт серьёзный и шуток не понимает, но такой холодной, мягко говоря, реакции он не ожидал. А ведь был шутом потомственным, можно сказать, потому уважаемым. Отец его тоже шутом был и развлекал людей при дворе бреветских императоров. Как и его дед, и прадед. Но только ему – шуту с такой великой родословной вдруг исполнять свои обязанности новый император Бревета не позволил и выгнал прочь. Вот шут после долгих скитаний и пришёл в Эльмен, а его тут даже смерды не принимают. Что уж говорить о новом короле, который уже послезавтра вечером официально вступит на престол? Увидит он шута и сразу ему голову отрубит? И как тогда без головы на плечах на хлеб зарабатывать и народ смешить?
Уходил шут из той деревни, в центре которой неподалёку от сельской таверны поясничал, не смыв шутовского грима, без гроша в кармане и с несколькими сухарями за пазухой, которые и раскусить было никак: из тех зубов, что у шута остались, все были уже давно сгнившими. Поэтому, перебарывая голод и поглаживая урчащий живот, он засунул один сухарь в рот и начал рассасывать в надежде заморить червячка хоть как-нибудь, лишь бы до столицы дотерпеть, дать там выступление перед королём, понравиться, вложить весь свой талант и опыт, постараться не упасть при всех в голодный обморок, а далее, если ничего не выйдет, дать королю новому пинка под зад, да и пусть палач ему голову отрубит. На кой ему такая мучительная жизнь, если жрать нечего?
До Кридланда, как величали столицу жители Эльмена, осталось совсем немного: пара десятков вёрст, не более. К вечеру добраться нужно в любом случае, не то не успеет к полуночи, когда королевич официально станет королём, будучи помазанным на власть кардиналом от Дарнвуда. В деревне надеялся заработать на хотя бы самую дряхлую лошадь и доехать, но не вышло, потому шёл пешком, Правда, обувь его совсем помирающая к этому была не готова, потому шут снял её и пошёл по грязи босым, то и дело вздрагивая от ледяных прикосновений слякоти со стопой после прошедшего осеннего дождя.
С другой стороны, был и очевидный плюс: Земли Эльменского королевства с его лесами, полями, озёрами и речками были необычайно красивыми. И шёл шут по королевскому тракту, да нарадоваться не мог, до того живописный край оказался.
“Теперь хоть в гроб ложиться…” – подумал шут: “То повидал, это повидал, здесь побывал, там побывал. Теперь всё, что хотел, увидел. Можно и не жить. Хотя, этого мсье Цап-Царапа, кем бы он ни был, я бы повидал…”
Разговор об этом странном человекоподобном существе, появившемся в Эльмене около трёх месяцев назад, Шут подслушал в таверне до провального выступления, где потратил на тарелку похлёбки свои последние пару грошей. Говорили о нём двое крестьян, один из которых якобы его видел, а другой чисто из любопытства байки собирал. Притом всех этих россказней собралось столько, что вроде существо и сказочное, но знают о нём все вокруг столько, будто каждый день видят на заднем дворе.
Единственное, как говорят, чем помышлял, это воровством мяса. Ночью скотину загрызёт и ножку баранью или свиную с собой в лес унесёт. Много не брал, потому как всё сразу съесть не мог, но деревенские всё равно от него страдали. У кого-то он, бывало, убивал последнюю скотину, а по итогам смердам кушать оставалось только растительную пищу, которой из-за засух и так было немного. Чтобы защитить скот, целыми деревнями вставали, пасли тварину с вилами и топорами, да та умудрялась через оцепление прошмыгнуть и кусок скотины в зубах утащить. В общем, проворная была.
Но детей не трогала в отличие от волков каких-нибудь, да и вообще людей не обижала. А кто-то рассказывал, даже по-человечьи общалась и записки оставляла с извинениями за убитый скот. Притом, повадки, грамотность была, как у аристократа. Это заметили полевые егеря, которые чудовище искали, да найти не могли. И официально хоть и приписывали эти письма смердам, мол, по каким-то своим непонятным причинам подделывали письма, но люди, не переваривающие лапши с ушей, задавались очевиднейшим вопросом про грамотность автора писем и крестьян. Но королевские власти об этом и слышать не хотели, обвиняя деревенских в том, что у них крыша уже поехала говорить, якобы чудовища умеют по-человечьи толковать. Они были уверены, что смерды с досмердами суеверны и много выдумывают. Только егерей всё отправляли прочёсывать леса и ничего не находили, потому лишний раз в сказочности кота в сапогах убеждались.
В общем, тварь была очень интересной, и увидеть её мечтал каждый, но не всем было суждено.
“С моим везением поглазеть эту тварь в принципе не светит…” – подумал Шут, отламывая веточку с широкими листьями, чтобы ей отбиваться от ос, оводов, слепней и прочего гнуса, искусавшего его изрядно. Помучился, помучился, да как ни в чём не бывало пошёл дальше.
Вдруг слышит позади топот конских копыт. Обернулся и увидел мужчину. Одет в запылившийся чёрный военный плащ, из-под которого проглядывал колет, на голове тёмно-коричневая шляпа, а под ней чёрная бандана. А ещё на нём были потёртые штаны и порядком поношенные ботфорты. Под плащом можно было разглядеть пистолетные рукояти, чуть ниже колена свисали ножны палаша, а позади на боку висела фузея в чехле. Сомнений быть не могло – это инквизитор.
Шут от страха спрятал голову в тело и сморщился, готовый даже по причине своего неровного дыхания лишиться головы. Инквизитор увидел это.
– Чего боишься, шут?
– Только дурак инквизитора не боится, а я хоть и шут, но далеко не дурак в отличие даже от многих королей.
– Не бойся меня. Ты же не грешил? Так ведь?
– А тебе откуда это ведомо? Я ж не рассказывал. Вдруг ты подумаешь, что грешил?
– Мы инквизиторы палачами не являемся, так что успокойся! – нахмурился инквизитор.
– Скажи это всем тем, кого твоя братия казнила из невинных, кто даже магией не владел, а лишь кудесникам помогал, которые взамен им добро делали и зла не творили…
Инквизитор покачал головой.
– Тут уже ничего не поделаешь, шут. Суров закон, но он закон.
– Вот потому-то я голову свою от палаша поберегу.
Инквизитор задумался. Неприятно было, когда о тебе люди такого плохого мнения, только потому что ты инквизитор. И хотя прочие, наоборот, воспользовались бы своей привилегией сполна, поглумившись и даже поколотив трусливого шута в своё удовольствие, Реммет был не из таких. Надо было в глазах хотя бы этого шута попробовать выглядеть в лучшем свете, пожалуй. Авось, он распространит весточку по свету, что инквизиторы – не палачи…