германских подданных – 179 человек
австрийских – 73
польских – 30
чехословацких – 256
и других государств – 189».13
Кроме них, там в деле были все до кучи: бывшие кулаки, белые колчаковцы, троцкисты, правые и т.д. Это поднимало вопрос о необходимости проведения чисток по национальным признакам. В своем донесении Ежов упомянул два важных фактора, консульство в Новосибирске и имя генерала Эрнста Кестринга: « Работавшими на Анжерском руднике немецкими специалистами германско-подданными Якимех и Флорен была организована контрреволюционная фашистская шпионско-диверсионная группа, в которую были вовлечены иностранные специалисты – германско-подданные и немцы – советские граждане. Якимех и Флорен были связаны с Германским консульством в Новосибирске.
Работавшим механиком на строительстве азотного комбината в г. Кемерово германско-подданными Франком была создана диверсионная фашистская группа, ставившая своей задачей взорвать азотный комбинат в Кемерово в момент пуска его в эксплуатацию. Франк был близко связан с бывшим германским консулом в Новосибирске Гроскопф и инспектором консульства Кестинг.»14
Упомянутый Кестринг был связным другого шпиона германского правительства Николая Ежова. Эти документы позволяют утверждать, что Ежов был не только большим успехом германской военной разведки, но и не менее большим провалом, его трусливая и подлая натура почти исключала то, что он станет активно защищать от раскрытия германских шпионов и вообще кого либо. Правые и троцкисты, которые рассчитывали на него, потом это поймут. Для Ежова на первом месте всегда стоял его инстинкт самосохранения, что означало не делать часто того, что могло бы навести на него подозрение Сталина. Он помнил своих друзей, которые к этому моменту уже были раскрыты : Конара, Пятакова и Марьясина. Сам факт его дружбы с ними был компрометирующим фактором, о котором могли вспомнить. Последний был еще жив и находясь в изоляторе НКВД мог бы многое рассказать об Ежове. Мог бы, но чтобы он не рассказал, до Сталина это не дошло бы. Все протоколы допросов отправляли Ежову, и тот мог редактировать их в нужном русле.
Стремясь отвязаться от дружбы с Марьясином, Ежов решил пойти на то, чего в органах обычно не делали – пытки и фальсификации. Поначалу дело Марьясина вели цивилизованно, к нему приставили следователей из правых: Дмитриева, Дашевского и особоуполномоченного следователя Фельдмана. Последний непосредственно расследовал дела обвиняемых чекистов, но ему Ежов доверил дело Марьясина. Фельдман справился с задачей, отправленный Сталину 13 февраля протокол допроса не содержал ничего нового, все названные Марьясином имена уже были раскрыты ранее, как право-троцкисты. 15 Но затем Ежов решил, что его друг должен оказать ему «услугу» и заявить, что хотел убить его, Ежова. Михаил Фриновский вспоминал: «Был арестован Марьясин— быв. пред. Госбанка, с которым Ежов до ареста был в близких отношениях. К следствию по его делу Ежов проявил исключительный интерес. Руководил следствием по его делу лично сам, неоднократно бывая на его допросах. Марьясин содержался все время в Лефортовской тюрьме. Избивался он зверски и постоянно. Если других арестованных избивали только до момента их признания, то Марьясина избивали даже после того, как кончилось следствие и никаких показаний от него не брали.
Однажды, обходя кабинеты допросов вместе с Ежовым (причем Ежов был выпивши), мы зашли на допрос Марьясина, и Ежов долго говорил Марьясину, что он еще не все сказал, и, в частности, сделал Марьясину намек на террор вообще и теракт против него – Ежова, и тут же заявил, что «будем бить, бить и бить».
Ежов приказал избивать, вынудил оговорить себя человека, который долгие годы был его самым близким другом. Это многое показывает о Ежове, как о человеке.
Дело Бухарина
Перед февральско-мартовским пленумом по максимуму выросло напряжение в отношении Николая Ивановича Бухарина. После того, как в сентябре 1936 года его фамилия прозвучала на первом московском процессе, по нему начали работать следственные органы прокуратуры, НКВД, а затем и ВКБ (Б). Дело было очень серьезным, подозреваемый был одним из самых авторитетных лидеров партии, который мог сплотить вокруг себя значительную оппозицию. Его приглашали на очные ставки, где в присутствии членов Политбюро на него давали показания. В основном речь шла о политических проступках, сколачивании группы недовольных, однако Сталин считал, что это еще не все, и он не ошибся. Ежов к тому времени решил поставить крест на провалившимся Бухарине, у него не было возможности выгородить его из-за обилия компрометирующих фактов и личном участии Сталина в следственных действиях.
11 января Ежов отправил Сталину протокол допроса Валентина Астрова, близкого к Бухарину человека, который показал следующие вещи: в 1929 г. Бухарин с Рыковым, Углановым, Томским решил насильно убрать Сталина и его соратников, установка на террор была подтверждена в августе 1932 г., на подпольной конференции правых. Задачи со слов Астрова были поставлены еще в январе 1930 г : «БУХАРИН сказал, что нельзя определить насколько длителен может оказаться период восстаний, он может затянуться на ряд лет. Возможно, что в процессе борьбы за власть придется заключать временные блоки с эсерами или меньшевиками. Остановившись на крупнейшей роли СТАЛИНА, БУХАРИН сказал, что СТАЛИНА как главную силу в этом руководстве необходимо будет во что бы то ни стало устранить.
БУХАРИН далее указал на приближающуюся интервенцию и сказал, что СССР, при его нынешнем состоянии и при политике сталинского руководства, не сможет победить империалистов. В случае интервенции правые должны будут использовать военную ситуацию, сохранить свою подпольную организацию для продолжения борьбы за свержение сталинского руководства.
Выступавшие после БУХАРИНА участники совещания солидаризировались с ним. КУЗЬМИН в своем выступлении высказался за тактику «дворцового переворота», с арестом СТАЛИНА и других членов советского правительства.»16
В августе 1932 г. Решения были приняты такие: «Решения в основном свелись к следующему:
1) Сталинская политика партии, несмотря на внешние успехи индустриализации и коллективизации, привела страну к глубокому хозяйственному и политическому кризису. Страна стоит перед новой полосой народных восстаний против сталинского руководства.
2) Выход для страны возможен только при проведении программы правых.
3) Платформа правых, выдвинутая в 1928—29 гг. в речах вождей и их заявлениях, себя оправдала и должна быть сохранена.
4) Задача правых в текущий момент: сколачивать кадры и укреплять нелегальную организацию, усилить вербовку новых членов организации, ведя устную пропаганду и используя все возможности печатной пропаганды (нелегально), сочетая это с легальными возможностями.
5) Ориентировать организацию правых на близость открытого выступления с целью свержения сталинского руководства. Возможно, что для начала мы потребуем открыть дискуссии с тем, чтобы перенести ее в массы, а тем временем готовиться к активным выступлениям с примен0000000ением всех средств борьбы вплоть до восстания, террора и дворцового переворота.
6) Подтвердить правильность принятой центром правых тактики блока с троцкистами и заключить блок с леваками (ЛОМИНАДЗЕ, СТЭН, ШАЦКИЙ).»17
Показания у Астрова брались так, чтобы не раскрыть остальных заговорщиков из блока правых и троцкистов. Но для руководства СССР уже этого было достаточно, чтобы понять всю ужасную роль Бухарина в этом деле. Для Сталина это было непросто, так, как он всегда хорошо относился к Бухарину. Он считал его лидером большевиков, равному себе, такими словами: «Мы с тобой Гималаи – остальные ничтожество».18 Сталин называл его своим другом, но потом их дружба остыла, когда они разошлись по теме НЭПа. Но для Сталина Бухарин по-прежнему был хорошим партийным товарищем. Лазарь Каганович вспоминал: