В соседней комнате неподвижно лежал Жора и широко открытыми глазами смущал потолок. Казалось, что Жора даже не моргает, и никто, в первую очередь он сам, не знал, о чём в такие моменты думается, настолько сосредоточенно, чтобы не отреагировать на врубание музыки друзьями-собутыльниками – кончеными алкашами, не так давно казавшимися перспективными людьми (если довериться первому впечатлению). А сейчас алкаши сидели и плакали, им горько и обидно оттого, что какой-то монгол всё-таки заставил их выключить аппаратуру, не дав дослушать, любимую композицию. При этом один ныл о засилье людей не славянской национальности, назовём его Кузей; а второй – добрый малый, чаще отзывающийся на какое-нибудь «эй, ты», будто заведённый, с периодичностью примерно 15–20 секунд, повторял одну и ту же фразу: «Все насрали в моё лиццо» (именно с двумя «ц», старый фирменный стиль, остатки былого обаяния, теперь получившего вторую молодость благодаря интернету).
Прошло время. Вик полулежал на своей кровати (расположенной перпендикулярно Севиной, но в противоположной части комнаты, вдоль той же стены с треклятыми полками) и придерживал у макушки мокрое полотенце. Ганс, развесив для просушки постельные принадлежности, ушёл к землякам – расстроенный и, наверное, до утра. Сева и Мара прибирались, а, закончив восстановление мнимого порядка, присели и закурили.
– Может, доиграем, – вяло предложил Сева.
– Вряд ли, кайф сбит, да и Витюня, по-моему, не в состоянии.
– Знаете, – оживился Вик, – давайте чайку заварим, а там и доиграть не грех.
– Чай – это хорошо, я всё сделаю, – Сева притушил сигарету и занялся приготовлением чая.
В общежитии жилой блок включал, кроме двух комнат, душевую с умывальником и глубоким поддоном для душа (между собой его иногда называли ванной) и отдельный туалет – это с одной стороны внутреннего коридорчика; а с другой – два ряда встроенных шкафов (друг напротив друга, по три шкафа в каждом ряду), вот в этой нише у ребят и устроена кухня. Делалась она просто: с одного ряда шкафов (того, что примыкал к стене внешнего коридора) снимались дверцы, потом выламывались перегородки срединного шкафа, после чего, примерно на уровне живота, монтировалась сплошная полка (для которой использовались дверцы или перегородки). На этой полке устанавливались электроплитка, электрочайник и другие необходимые предметы. Противоположный ряд шкафов не ломали (изначально предполагалось их использование под верхнюю одежду), просто в одном из них (ближнем) укреплялось много полочек для кастрюль, сковородок, посуды – мало ли ещё для чего; два оставшихся использовали под кладовку, для того, что не нужно, но нельзя выбросить – общежитие всё-таки. Комната Жоры находилась со стороны кухни, а комната ребят – со стороны душевой и туалета.
Немного погодя, Сева принёс чай для всей компании. Попив, стали разбираться с картами, которые в процессе уборки перемещались, но не смешивались. Так получилось, что карты Севы и Мары лежали рубашками вверх, а вот Вик открылся: понятно, в тот момент ему было не до игры.
– Мара вышла, я ответил, предлагаю Вику оставшиеся ходы сделать в открытую, думаю, теперь это не принципиально.
– Согласна, – поддержала Мара.
– Ну, раз такое дело, дам я, пожалуй… – Вик задумался, он ничего не помнил из данной раздачи, видя лишь ход с козыря и проброс маленькой трефы, а у него трефа солидная – туз, дама, десятка, – скорее всего, играющая, с другой стороны, бесполезный червонный валет, так тому и быть, Вик двинул валета.
– Кто бы сомневался, – на удивление спокойно откомментировал Сева и добавил, обращаясь к Маре: – Своя игра.
Сыграли ещё несколько раздач. Отчего-то Мара посмотрела в окно, за спину Севе (его койка стояла вдоль окна), а там, среди сгустившейся тьмы, с чёрного неба валил плотный снег, но совсем не белый. В электрическом освещении, идущем с улицы, снег приобретал неестественный и даже зловещий отсвет, Мара вздрогнула, снег искрился красным.
«Господи, откуда он взял это ощущение», – сегодня она слышала от него: – Под чёрным небом и красным снегом оставлю кожу и город следом. Бестелым эхом скачусь по боли, я стану смехом в своей юдоли. Укроюсь прахом в пустой постели, я стану страхом в слепой метели. Под красным небом и чёрным снегом – когда-то чистым, когда-то белым… – теперь она видела это и, похоже, начинала чувствовать.
Мара поднялась из-за стола, сказала, что очень устала, попрощалась с ребятами и вышла из блока.
Ей предстоит подняться на следующий этаж одним из двух имеющихся способов. Либо по основной освещённой лестнице, но, исходя из расположения комнат, это более длинный путь, либо по запасной лестнице, без света (на некоторых пролётах свет имелся, но не между пятым и шестым этажами) и с выходом на балкон (причём два раза), что особенно неприятно в непогоду. Как порой случается, решившись на один шаг – делаешь противоположный, и немногие знают, почему так происходит, почему собственный разум выходит из подчинения… знающие же помалкивают, по разным причинам, ибо были свидетелями или даже прямыми участниками несуществующей реальности, того странного пересечения миров, вероятность посещения которого настолько же мала, насколько абсолютно его существование. И только единицы догадываются, что разум никогда не выходит из подчинения, а берётся под более высокий контроль, и исключительно во имя спасения (кстати, не всегда спасения подконтрольного, но об этом никто не расскажет наверняка).
Мара вышла на балкон…
Сон
1
Открыв глаза – ничего не увидел. Попытался услышать – ничего не услышал. Чувства подсказали – под ногами что-то… зыбкое и горячее. Ждать. Привыкать.
Прошло время, и проявились тёмно-красные цвета разной насыщенности, показалось, что свет исходит от песка (да, он стоял именно на песке, который, действительно, подсвечивал окружающее пространство), позже, когда глаза окончательно привыкли, обнаружилось светило. Если точнее, то и не светило, а нечто с обратным смыслом, когда на недвижимом, почти чёрном своде (небом это не назвать) находилось ещё более чёрное нечто, правильной округлой формы и будто бы живое. Он вздрогнул, это чёрное нечто представилось ему зрачком, чьим-то гигантским зрачком, но если есть зрачок, значит, будет и прочее. Страшновато.
Пытаясь не оглохнуть от тишины, он крикнул… ни звука, во второй раз – тот же результат: «Неужели это смерть?», – подумалось ему, и в тот же момент он, переступив с ноги на ногу, услышал скрип песка. Дальше – больше, «зрачок» изменился, увеличившись в размерах (не особенно сильно, но заметно) и приобретя новые оттенки тёмно-красного (так и хочется сказать – инфракрасного, но ведь глаз человека не различает этого цвета, а если и различает, а если и не совсем человека, то и это не важно, так как представляться будет всё равно тёмно-красным). Короткий миг раскалённой вспышки… и всё по-прежнему, за исключением того, что посветлело, песок светился намного интенсивнее. Конечно, тот зрачок – совсем не зрачок, а особый источник энергии, имеющий определённую цикличность при передаче потока, да мало ли ещё каких свойств – каждый мир достоин своего светила.
Новое открытие – он не видел себя! То есть осязал, уже слышал и даже что-то там обонял, но не видел, получается безголосый невидимка – не худшее сочетание в текущих обстоятельствах. В остальном он кто-то очень знакомый, но неясно, кто именно, вот если увидеть себя или услышать свой голос, тогда другое дело; странно то (для него странно), что, прекрасно представляя себя человеком (помня рост, вес, цвет волос и прочее) и недавно окружавший его мир (настоящее небо, улицы, дома), он не дотягивался до собственной личности. Надеясь на последующее преодоление временного помешательства, он прекратил попытки. Но он не вспомнит, здесь не вспомнит – подобное озарение смертельно, оно нарушает предначертанное, что недопустимо.