За милых дам! Весёлые байки, анекдоты, рассказы и повести о женщинах и для женщин - Измайлов Лион Моисеевич

Лион Измайлов

За милых дам! Весёлые байки, анекдоты, рассказы и повести о женщинах и для женщин

ПИСАТЕЛЬ-ОСТРОСЛОВ, МАСТЕР САТИРЫ, ВИРТУОЗ ЭСТРАДЫ И ЛЮБИМЕЦ ЖЕНЩИН ПРЕДСТАВЛЯЕТ УМОРИТЕЛЬНУЮ КНИГУ О ПРЕКРАСНОМ ПОЛЕ

© Измайлов Л.М., текст, 2021

© «Центрполиграф», 2021

Рассказы

Новое о Мата Хари

В ненастный день 1876 года в бедной деревенской усадьбе родилась никому не известная девочка Мотя Харитонова. На неё никто не обратил внимания. Подрастая, она часто смотрела на далёкие звёзды и мечтала о будущем. Девочку заметил известный в то время купец по прозвищу Афанасий.

Однажды он собрался поехать за три моря и тайком захватил с собой Мотю. До Индии купец не доехал: его арестовали во Франции, а Мотю Харитонову выслали как немецкую шпионку.

Голод гулял по Франции. Надо было работать, а у девушки не было никакой специальности. В детстве она много читала и по самоучителю, без музыки разучила индийские ритуальные танцы. Теперь это пригодилось. Так она стала танцовщицей Мата Хари. Слава её загремела по всей Западной Европе. К её ногам были положены громкие титулы и имена. Великие люди говорили о ней в кулуарах и частных беседах. Станиславский, узнав о ней, тепло улыбнулся. Немирович-Данченко, услышав о её танцах, молча огляделся вокруг себя. Она была в зените славы, когда началась Первая мировая война. По ночам её тянуло домой. Но судьба распорядилась иначе – её арестовали. Единственное, что могли ей инкриминировать, – это неразборчивость в связях. Но судьи были глухи и обвинили её в шпионаже. Умерла Мотя Харитонова 15 октября 1916 года, не дожив всего восьми лет до появления стриптиза.

Топлес

Сижу как-то в Анталии на пляже, а напротив меня – женщина, бюстгальтер сняла и так вот без него и сидит.

Я два дня терпел, а на третий говорю:

– Чего это вы так вот с голыми этими сидите?

Она говорит:

– Вам с голой грудью можно, а мне нельзя?

Я говорю:

– Но мы, мужики, на пляже все с голой грудью.

– Вот и я тоже, а вы что хотели?

– Я, – говорю, – хочу, чтобы вы их прикрыли.

Она говорит:

– А что, они у меня такие плохие?

– Нет, – говорю, – просто они меня от моря отвлекают.

Она говорит:

– Вы, мужчина, странный какой-то, это же топлес.

– Какой, – говорю, – ещё топлес? Сняла бюстгальтер, а виноват какой-то топлес.

Она говорит:

– Мужчина, вы что, только что с ветки слезли? Вон ещё женщины топлес сидят, и никто не возмущается.

Я говорю:

– Тогда и всё остальное снимите.

Она говорит:

– Ага. Размечтался.

В общем, умыла меня.

«Ладно», – думаю. На другой день прихожу на пляж, а она уже там лежит вместе со своим топлесом. Я рубашку снял, брюки снял, плавки снял, остался в одной белой кепке.

Она говорит:

– Мужчина, вы чего?

Я говорю:

– У меня сегодня топлес.

Она говорит:

– Какой топлес? Это не топлес, это – голая задница.

Я говорю:

– Вам можно, а мне нельзя?

Она говорит:

– Я не голая, я в трусах.

Я говорю:

– Я тоже в кепке. Хотите, ещё шлёпанцы надену?

– При чём здесь шлёпанцы, если у вас всё остальное голое?

– А что, – говорю, – я плохо выгляжу?

Она говорит:

– Вы меня от моря отвлекаете.

Я говорю:

– А вы не смотрите!

Она говорит:

– Как же не смотреть, если это возмутительно. Почему вы в одной кепке?

Я говорю:

– А почему вы раздетая?

Она говорит:

– Для красоты. Вот я зимой разденусь перед мужчиной, и все увидят, какая у меня загорелая грудь.

– Ага, – говорю, – А я, значит, должен всю зиму в темноте раздеваться?

– Да вам-то всё равно.

– Мне-то – да, а женщины обижаются.

– На что обижаются?

– На то, что не весь загорелый. Я в прошлом году перед одной разделся, она посмотрела и говорит: «Смотреть противно».

– Может, она о чём-то другом?

– Не было там ничего другого.

– А чего же она так?

– А потому, что незагорелый. Вот вам сейчас на меня смотреть противно?

– Противно.

– А чего же смотрите?

– А интересно.

– Ну вот, а когда загорю, вообще глаз не оторвёшь. Как от вашей груди.

– А вас никто и не отрывает.

В общем, мы с ней уже пять лет вместе загораем. Она – с голой грудью, а я – в кепке. Но в одной постели.

Валька Лифшиц

Лифшиц был большой, красивый и играл на гитаре. Он перевёлся в наш авиационный институт из энергетического. Там у него учёба не пошла. А поскольку папа у него был генеральным конструктором, то его и перевели в наш институт. Парень он был деятельный, сразу стал выступать со сцены ДК МАИ. В 60-х годах много было в институтах разных сатирических коллективов.

Он тут же поступил в один из них. Кроме того, он пел и сам сочинял песни. В то время бардовское движение расцветало. Лифшиц из-за своей общительности знал всех самых знаменитых бардов. Да ещё и жил он в Лаврушинском переулке, в доме писателей. Соседом у него был тогда ещё мало кому известный писатель Михаил Анчаров. Писатель он был, может быть, и не очень известный, а как барда его уже хорошо знали. Он ещё в 1939 году написал песню «Лягут синие рельсы от Москвы до Чунцы».

А в те 60-е годы красавец Анчаров, бывший десантник, пел свои песни «Маз», «Органист» и многие другие, популярные среди бардов.

Помню, у него в одной песне были слова, которые очень мне нравились своим юмором:

Сегодня мало кто помнит Михаила Анчарова, а мы, знавшие его в то время, просто гордились тем, что он наш знакомый. С удовольствием пели его песни и потом радовались выходу в печати его повестей «Этот синий апрель» и «Золотой дождь». Даже на сцене МАИ артист Театра на Таганке Анатолий Васильев поставил спектакль по «Синему апрелю».

Я лично был на вечере в ЦДЛ, когда впервые увидел, как Анчаров пел свои песни «Маз» и «Органист». Зал аплодировал ему минут десять, ему пришлось что-то на бис исполнять.

Лифшиц, конечно, не был известным бардом. Но всех называл по именам: Юрка, Адка, Мишка и так далее. Юрка – это Визбор; Адка – это Якушева. Он их действительно знал, потому что где-то с ними пересекался в компаниях, но знал не настолько, чтобы называть их так фамильярно, но очень ему хотелось выглядеть более значительным. Вот он их так и называл. Но они на него не обижались, поскольку был он свой в доску, тем более – приятель Анчарова.

Один раз только на него обиделся Высоцкий. Где-то встретились они, у кого-то в гостях. Высоцкий не очень хотел петь, но его уговорили. Он спел, кажется, «Парус». Валя сказал: «Не так ты поёшь». Взял гитару и показал Высоцкому, как надо петь эту песню. Впрочем, может, это был и не «Парус», что не столь важно. А важно то, что Высоцкий после показа больше петь не захотел и вскоре ушёл, а Лифшиц попел от души и за себя, и за того парня.

Лифшиц пел и свои песни, и чужие. В основном чужие. Знал их несметное количество. Исполнял, бывало, чужую песню. Его спрашивали: «Это ваша песня?» Лифшиц кивал головой в такт ритму песни, и получалось вроде бы его песня. Свои песни были, как бы сегодня сказали, несколько «левые», приятные, но доморощенные, самодеятельные, но слушать их было можно. Тем более что исполнитель был обаятельный, девушки его любили. Слух у него был не очень хороший, поэтому и чужие песни, даже знаменитые, в его интерпретации звучали как свои. Но, повторяю, публика его любила.

Как-то поехали мы в дом отдыха всем нашим факультетским сатирическим коллективом. И вдруг разнеслась по дому отдыха весть: «Лифшиц приезжает! Сам Лифшиц приезжает!»

И он приехал. Собрались в самой большой комнате, сидели на кроватях, на полу, стояли в дверях. Лифшиц часа два пел. Все слушали, аплодировали. Вот жизнь была. Кого сейчас так будут слушать? Ради кого набьются, как селёдки в бочке? Да если хочется сегодня послушать барда, возьми билет в Кремлёвский дворец и слушай, хочешь Трофима, хочешь Митяева. А тогда это всё было полузапретно.

Вспоминаю, как в ЦДРИ был такой бардовский джем-сейшн «Гитара по кругу», и сидели в кружок: Юрий Ким, Юрий Визбор, Александр Городницкий, Александр Галич. Вот чудо-вечер был. Я на него попасть и не мечтал. Я только слышал, что такой чудесный вечер был. Услышать такую четвёрку в одной, пусть большой, но комнате, – это всё равно что сегодня услышать всех вместе живьём Каррераса, Паваротти и Доминго.