Лаура огляделась по сторонам, словно сравнивая этот шумный, пыльный, солнечный мир с тем призрачным покойным мраком, что предлагал ей Эдгар, и отрицательно качнула головой.
А Эдгар живо представил, какой станет Лаура, если он унесет ее прочь от бесчувственной матери. Девочка не смогла бы устоять перед его чарами – она вздохнула бы и задремала со способностью маленьких детей засыпать где угодно. Ее даже не хватились бы в этом нервном и бездушном мире, полном ежесекундных потрясений. Эдгар вырастил бы девочку вдали от этого мира, и она блуждала бы по его жизни, как ангелочек в аду. Их замок дышал бы одними цветами, с которыми она могла играть, украшая ими родные руины и незнакомые могилы. Лаура совсем не знала бы людей, только мертвые имена на надгробных плитах и призраков из памяти Эдгара. Далекие живые люди стали бы для нее бабочками-однодневками, которых приходится умертвлять с беспощадной любовью. И когда Эдгар в конце концов уподобит ее себе, Лаура вырвется из темницы и упорхнет в иной мир, на неоновый свет больших городов. Рано или поздно она возненавидит его за свое затворничество, за полную неприспособленность к существованию среди людей, за сокрытие от нее мира. Эдгар не хотел лишить детства этого обреченного ребенка, заслонить Лауре солнце и вечно видеть в ее глазах опрокинутое небо, поэтому решил не спешить.
– Скорее бы ты стала взрослой, – произнес он. – Я освобожу твою память, лишь иногда буду навещать тебя во сне. Расти и набирайся сил, дитя мира. Я буду ждать.
Он наклонился и осторожно поцеловал Лауру в лоб, стирая воспоминания о себе, оставляя в ее голове лишь образ сказочного принца, узнаваемый, но эфемерный, как мечта. Затем быстро отступил в тень. Вдалеке показалась Джемайма, которая изо всех сил тянула за руку отца. Увидев, что жена лежит без сознания, Филипп бросился к ней, приказав старшей дочери позаботиться о младшей. Джемайма, которой не нужно было повторять дважды, схватила сестренку за руку и утащила на качели.
– Кто это был? – спросил Филипп, приведя Элеонору в чувство.
– Я не уверена, – пробормотала она, привыкая к ужасной мысли, что ей придется терпеть рядом с собой Лауру, – но мне кажется, что это отец Лолли. Я не знаю его и никогда не знала. Понимаю лишь, что он не любил меня – ни капельки. И совсем не помню, как это произошло. Прости меня, Фил, но я должна была когда-то тебе признаться. Ах, лучше бы он сейчас забрал ее, навсегда, насовсем!
Филипп раздумывал всего минуту, глядя на жену, полную раскаяния и ужаса, а затем сказал:
– Ничего. Мы вырастим девочку. Лолли – моя дочь, и я всегда буду так считать.
Покидая Город ангелов и оставляя здесь частичку своей жизни, Эдгар обернулся, чтобы кинуть прощальный взгляд. Ему открылась безмятежная картина: две девочки катались на качелях, поочередно кусая мороженое. Они казались созданными с одного слепка, только у Джемаймы были каштановые волосы, а у Лауры – светлые. Противоположные черты характера не разделяли девочек пропастью непонимания. Они зримо дополняли друг друга, сливаясь в некое гармоничное двуединое существо. Лаура, еще слишком коротконогая, не доставала до земли, и Джемми раскачивала их обеих, рядом с ней младшая сестра не боялась высоты. Джемайма заразительно смеялась, и Лаура, слушая ее, тоже хохотала. Эдгар убедился, что совершил благодеяние, когда принял решение оставить девочку на попечении сестры и исчезнуть из ее жизни на целых пятнадцать лет.
– Все правильно, так и должно быть, – подумал он, улыбаясь самому себе.
На сей раз за его спиной не оставалось никаких сожалений – впервые за двести лет Эдгар был совершенно доволен собой.
Часть 1
Лаура. Калифорнийские сны
Глава 1
В ее свидетельстве о рождении значилось:
Имя: Лорелия-Вирджиния Уэйн.
Дата рождения: 13 апреля 1969 года.
Место рождения: Бухарест, Социалистическая Республика Румыния.
Мать: Алиса-Элеонора Уэйн, гражданка Великобритании.
Отец: Филипп-Джеймс Уэйн, гражданин США.
Ее первое воспоминание – лицо матери с выражением непреодолимого отвращения на нем. Мать всегда казалась ей красавицей, хоть эта яркая красота и носила налет искусственности: волосы, окрашенные в цвет прелой осенней листвы, глаза, подчеркнутые черными стрелками. Наверное, не было еще ребенка, неискушенному взору которого лицо матери не виделось бы иконой. Элеонора стояла над детской кроваткой, ее пышные волосы, подсвеченные ночником, озаряли лицо золотым ореолом, а в руках она сжимала подушку, такую же белую, как ее кожа. Затем мать уронила подушку, и опустилась темнота.
Лаура, разумеется, не помнила, что произошло дальше. В ее подсознании затаилось ощущение удушья, ужаса и беспросветности, и это переживание осталось с ней на всю жизнь. От нее отрезали свет, и Лауру накрыла тьма, мягкая и тяжелая. Потом полог беззвучия убрали, и в глаза снова хлынул свет, уже другой: сумрачный и печальный. Девочка увидела испуганного отца, крепко удерживающего руки матери, а лицо той уже не напоминало лик Мадонны, ее сияющий ореол померк навсегда.
Следующим проблеском в воспоминаниях были карие глаза старшей сестры Джемаймы, глядящие на нее через прутья кроватки, в которых светилось любопытство и восхищение. Джемми всегда опекала Лауру и стала для нее настоящей семьей вместо той, что была лишь видимостью.
Нет, Лаура не сомневалась, что их родители любили друг друга – они даже никогда не ссорились. Эта благополучная семья жила в собственном доме в районе Венис в Лос-Анджелесе. Доктор Филипп Уэйн был преуспевающим психотерапевтом, у него консультировались многие голливудские звезды. Его жена Элеонора не работала, занималась домом и еще больше – собой. Она была несостоявшейся актрисой, нашедшей себя в счастливом замужестве. В возрасте восемнадцати лет Элеонора приехала из Англии покорять Голливуд, но британский акцент и истеричный характер помешали ей преуспеть. С Филиппом она познакомилась, когда попала в клинику с нервным срывом прямо со съемок, где играла официантку. У них вспыхнул роман, результатом которого стала беременность Элеоноры и скоропалительная женитьба. Голливуд оставил в ее манерах некую театральность и капризность, что, впрочем, нравилось мужу.
Обе дочери знали, что у Элеоноры слабое здоровье, хотя она никогда не выглядела больной. Раз в месяц Филипп устраивал жену в частную клинику, откуда та возвращалась заметно посвежевшей. Кроме того, у нее был плохой аппетит. За общим столом Элеонора обычно сидела с отстраненным видом, ковыряя вилкой в тарелке или же вовсе не притрагиваясь к еде. Однако это не мешало ей в возрасте за сорок выглядеть на двадцать пять, у нее не было ни единой морщинки или седого волоса.
Старшая дочь Джемайма унаследовала все самое лучшее от родителей: озорное очарование матери, ум и целеустремленность отца. В двадцать два года она с блеском окончила юридический факультет Калифорнийского университета и готовилась начать карьеру адвоката по уголовным делам. Правда, Джемми мало соответствовала привычному образу адвоката, но ей многое прощалось за успехи. Природный каштановый цвет волос казался девушке скучным, и Джемайма постоянно перекрашивала свои локоны то в черный, то в баклажановый, то в оттенок красного дерева. Она не стеснялась носить немыслимые платья с кроссовками или рокерскими ботинками, мини-юбки, облегающие лосины – все то, чем запомнилась эксцентричная мода восьмидесятых.
Сестры были очень похожи чертами лица, разрезом глаз, формой губ, а также телосложением. Но при этом Лаура напоминала бледную тень Джемаймы. То, что у старшей сестры смотрелось ярким и сочным, у младшей казалось неброским и нежным. Блондинки Лос-Анджелеса были все как одна загорелыми и спортивными, а к ее белой коже не прилипали лучи калифорнийского солнца. Лаура не сознавала, что хороша русалочьей красотой севера: длинные прямые волосы, светлые брови и ресницы, беспримесно чистые голубые глаза. Но никогда не завидовала старшей сестре – та была ее кумиром, лучшей и единственной подругой.