Это во мне комэск проснулся.
– Не то чтобы я был ему не рад, но…
– Я понял. Как насчет сменить обстановку?
– Хорошая идея, – Брюс просиял. Ему хоть как вечером нужно было в город. – Бреемся? Ты мне одеколон свой дашь?
* * *
На городок заходили с дневной стороны. Он уже лежал весь в пепельной вечерней тени, искрился огнями, и радуга неоновой рекламы стояла над ним как триумфальная арка. Брюс от нечего делать наблюдал, как отец ведет флайер.
Что отличает мастера от ученика? Скупость движений. Красивая, выразительная точность каждого из них. Большую часть времени Рубен, казалось, вообще ничего не делал, лишь время от времени поднимая руку и касаясь какой‑нибудь кнопки, а вообще наслаждался музыкой через «ракушку» в ухе и чуть ли не спал. Сын как‑то взялся попробовать его музыку. Может, и проникся бы, если бы то была группа, скажем, «Тинке‑белл», или «Кролики». Даже ностальгические шлягеры пятнадцатилетней давности он мог по‑человечески понять! Но бравурная классика раскатывала в микрон его мозги и уши. Он словно в собор входил: Рассел рассказывал про старые соборы на Колыбели, откуда отчим был родом. Там немного места для тебя, а все остальное над твоей головой – поместилище для твоей же души. Нигде во Вселенной нет ничего подобного, за исключением, может быть, самого космоса.
Ученик выглядит иначе: все время в суетливом движении, проверяет, беспокоится – верно ль? Отец – Брюска подглядел – кое‑что делал неправильно. «Машина может». Там, где она «могла» – хотя, если на глаз прикинуть, не должна бы! – Брюс собственным телом ощущал недовольство металлопласта и его протест.
– Я знаю его норму, – сказал отец, и Брюска больше не порывался схватиться за джойстик, хотя порой испытывал к тому сильнейшее искушение.
Моя полная генетическая копия!
До сих пор, когда Брюс думал об этом, у него захватывало дух.
Это мое лицо, но Рубен носит его так, будто не он на меня похож, но я на него! И будто так и надо!
Посадка головы, длинные голени и предплечья – почему‑то у Руба они ни за что не цепляются! – разрез глаз и тон кожи, форма носа, цвет и фактура волоса были у них совершенно одинаковы, но Рубен держался так, словно на него смотрят: подтянутый, будто со стальным каркасом внутри, и с такими мускулами, что гвозди о них гнуть. Военный летчик имперской закалки. Брюс же наоборот, вел себя так, будто его никто не видит. Лежать в гамаке со считаком на пузе и болтать ногой – самое для него оно. Типичный ребенок Новой Надежды, выросший на травке. Бабушка была скандализирована, когда внук снисходительно объяснил ей, что это за трава и какие поросята на ней вырастают.
Да‑да, я знаю, мне не хватает пафоса!
Танцбар «Неоновый дракон» был хорош по двум причинам: во‑первых, он был большой, разноцветный и шумный. Самое многолюдное заведение подобного рода на планете: Рубену, по его собственным словам, осточертели уютные местечки семейного типа, вымирающие в одиннадцать. Во‑вторых, «Дракон» был баром при космопорте. С одной стороны на бескрайнюю галечную равнину садились корабли, с другой – на берег наплескивался океан. И звездное небо сверху: простенько и со вкусом. А посреди всего этого – многоярусная дискотека. Площадки разделены меж собой «завесами тишины», в каждом закутке – бар, и ресторан на плоской крыше. Вкруг ярусов обвился стеклянный дракон, полый внутри и заполненный светящимся газом, с колкими искорками, бегущими по чешуе. Оскаленная башка с гривой и усами, усаженными шишечками – все льдисто‑голубого цвета! – возносилась над рестораном. Дикси – планета‑игрушка с управляемым климатом. Ураган тут бывает, только если его проплатили.
Поставив флайер на платную стоянку, мужчина и юноша глядели на этот дворец издали и снизу вверх.