Входы в эту страну охраняют врата вполне обыкновенные, только затейливые ворота изредка – в определенный день, определенный час – превращаются в нечто необыкновенное. Только если в вас есть хоть капля гриммовской крови, вы сможете увидеть эту перемену.
Пройдя через врата, вы окажетесь среди деревьев. Они встретят вас белыми листьями, которые сыплются, как снег, устилая ваш путь и хрустя под вашими ногами. Ступайте осторожно по гладким камням, не то можете поскользнуться, хватайтесь за деревья, прижимая ладони к белому мху, в который одеты каждая ветка, каждый ствол. Вскоре вы услышите журчание воды в бесконечной реке, уходящей все дальше и дальше, протекающей между деревьев, изгибающейся вместе с тропами, но никогда не достигающей моря.
Лишь через какое-то время вы заметите, что все вокруг вас живет своей жизнью. Услышите, как у вас под ногами гудит земля, как дышат деревья, как шелестит их листва, как хлопают крылья пролетающих в небе птиц, а когда ваши глаза привыкнут к здешнему свету, вы увидите отметины на камнях, растоптанные листья, вмятины на земле.
Следы человеческих ног.
До вас здесь бывали и другие, вы пойдете по их следам и будете гадать, сколько их было, по каким тропкам они шли, в какую сторону и что нашли по прибытии.
По пути будьте осторожны, избегайте теней и не подходите к прячущимся в них существам. Не слушайте их голоса, их настойчивый ропот, который еще долго будет звучать в ваших ушах. Вместо этого держитесь своей тропы, прислушивайтесь к сердцу и позвольте ему привести вас к остальным, а ваше сердце приведет их к вам.
Голди
Я отчаянно хотела быть не такой, как все – особенной, исключительной. Несомненно, того же хотели и все остальные, за исключением разве что семи-восьми человек на этой планете, которые довольны и счастливы, являясь тем, кто они есть. Я же была недовольна. Мне хотелось быть необыкновенной с того самого момента, как я уже достаточно подросла и поняла, что ничем не отличаюсь от многих. Наверное, именно поэтому я так любила спать – во снах мне удавалось быть блестящей, великолепной. Я могла летать, дышать огнем, становиться невидимой; силой разума двигала предметы, слышала мысли людей и умела мгновенно переноситься с места на место.
Я выглядела необычно, хотя красивой меня вряд ли можно было назвать (по крайней мере, никто никогда и не называл). Мне было все равно. Мне было плевать, что я не такая хорошенькая, как Жюльет дю Плесси, сидевшая за моим столом для чтения и никогда не читавшая книг. Я не нуждалась в красоте, у меня был мой ум, мои мысли. Мне всегда было легко укрыться в собственной голове. Во мне было что-то от Франсуа, который всегда знал ответы на такие вопросы, на которые не могли ответить даже наши учителя. Обычно я тоже их знала, но в отличие от Франсуа никогда не поднимала руки.
Во снах моя магическая сила использовалась мной по-разному: в одних случаях – во благо, в других – во зло. Все это было неважно, ведь в сновидениях нельзя причинить вред кому-то, что иногда радовало меня, а иногда злило. По ночам я изобретательно увечила своего отчима, но каждое утро он, к моей досаде, представал передо мной без единого синяка. В том числе и поэтому моим самым любимым моментом было погружение в сон, а самым ненавистным – пробуждение.
Скарлет
Скарлет не сразу заметила, что ее мать наблюдает за ней, искоса смотрит на нее странным, непонятным взглядом. Девочка опустила глаза и увидела, что кончики пальцев у нее обожжены, словно от слишком долгого пребывания на ярком солнце, хотя сегодня стоял обычный пасмурный английский день – достаточно теплый, чтобы сидеть на траве и плести гирлянды из маргариток, но слишком холодный, чтобы снять что-то из одежды. Однако вопреки всем погодным условиям лепестки маргаритки, которую Скарлет держала в руках, были опалены.
– Что ты сделала?
Девчушка не смотрела в глаза своей матери.
– Ничего.
– Тогда почему…
– Просто так вышло, – сказала Скарлет, чувствуя, что гнев ее матери, всегда вспыхивавший быстро, начинает разгораться. – Я… я не делала ничего.
Глаза Руби Торн сузились.
– Точно так же, как ты не затапливала ванную комнату, не сжигала утюгом мою любимую, единственную шелковую блузку, не подменяла сахар солью, когда я вчера пекла булочки с корицей.
Скарлет открыла было рот, чтобы возразить матери, но тут же закрыла его. Что тут можно сказать? Ведь она сделала все это на самом деле, хотя и не откручивала кран с водой, не брала в руки утюг и не притрагивалась к жестяной банке для сахара. Девочка не могла объяснить, как это происходило и почему, но вокруг нее вот уже семь лет творились довольно странные вещи, происходившие явно не без ее личного участия.
– Прости… – пролепетала она, теребя лепестки маргаритки. Ее мать огорчалась еще больше, когда Скарлет начинала утверждать, что не знает, как происходят все эти странности. Лучше просто признаться и ответить за последствия. – Я э-э… – она дернула себя за волосы и закрутила их в узел на затылке. – Я играла с увеличительным стеклом… Мисс Диксон рассказывала нам о том, как можно жечь предметы с помощью…
Руби неодобрительно покачала головой:
– И чем только вам забивают головы в школе? Восьмилетних детей нельзя учить таким вещам. Я не…
– Семилетних, мама, – пробормотала Скарлет. – Мне еще только семь.
– Разумеется, семь. И это еще хуже, тебе так не кажется?
Скарлет тоже покачала головой, в который раз удивившись тому, что ее мать поверила несуразной лжи вместо того, чтобы принять пусть невероятную, но правду. Они сидели в саду вдвоем, и нигде не было видно никакого увеличительного стекла, однако Руби Торн поверила этому объяснению, как прежде верила и в намного большие небылицы.
Несмотря на всю рационалистичность своей матери, Скарлет молилась о том, чтобы налетел торнадо и унес ее в страну Оз[10], перевернула не один шкаф в поисках Нарнии[11] и испортила несколько лужаек, копая в них ямы, чтобы по примеру Алисы добраться до Страны Чудес. Мама не верила ни во что из этого и не хотела, чтобы в подобные сказки верила ее дочь. Поэтому девчушка научилась держать свои приключения в тайне, как и все остальное.
Руби встала, стряхнув с юбки насекомых и травинки, дерзнувшие пристать к хлопковой ткани.
– Пойдем. Возможно, твоей бабушке нужно помочь обслуживать посетителей, которых бывает так много в пору послеобеденных чаепитий, – сказала она. – Всех этих старых дам, которые жаждут кексов с изюмом.
– Что такое «жаждут»? – спросила Скарлет, встав с земли. Но ее мать, размашисто шагающая по лужайке, уже успела пройти половину расстояния до дома и не услышала вопроса. Тогда Скарлет, оглянувшись на опаленную маргаритку, нехотя побежала за ней.
Лиана
– Иди сюда, я хочу показать тебе кое-что особенное.
Лиана подняла глаза на свою маму, сидевшую на диване. На коленях у нее стоял резной деревянный ларец, выкрашенный белым. По тому, как Изиса держала его, Лиана поняла, что внутри находится что-то ценное.
– Что? – Девочка оставила на журнальном столике свой альбом для зарисовок, в котором начала набрасывать белые деревья с осыпающимися белыми листьями, и подошла к своей маме. Изиса посадила ее себе на колени.
– Сейчас я покажу тебе их, – сказала она, – но ты никому не должна о них говорить.
Лиана задумалась.
– Даже?
– Тете, – поправила ее мама. – Нет. Тете Нья и подавно нельзя рассказывать о них.
Дочь медленно кивнула и не стала спрашивать Изису, почему. Она никогда не задавала этот вопрос. Ни разу не спросила, почему как-то ночью они покинули Гану, приехали в Лондон и так тут и остались. Не спрашивала она и о своем отце – ни как его зовут, ни где он сейчас, ни жив ли он вообще.
Сидя неподвижно и прямо на коленях своей матери, Лиана ждала. Она чувствовала, что мама хочет поведать ей какой-то секрет, а поскольку Изиса Чивеше хранила множество секретов и почти никогда не открывала их, нынешнее ее намерение что-то рассказать своей дочке можно было считать большой удачей. В связи с этим руки Лианы подрагивали от радостного возбуждения.