Сколько нужно мужчин, чтобы… - Редакция Eksmo Digital (RED)

Наталья Гармс

Сколько нужно мужчин, чтобы…

Шампанское в пять утра

Звонок вспорол подушку сна с плавно опавшими перьями. Смахнув их с лица, я глянула на часы: что за блажь – звонить в пять часов в день рождения?

Первыми всегда поздравляли, ответственные за мое появление на свет, родители. Проснувшись, я находила на коврике у кровати книжку «Пеппи Длинныйчулок», надписанную четким, учительским, маминым почерком. Или нарядные туфли на металлическом подносе из-под самовара – это хулиганил папа. А однажды он возник в дверях с полотенечным тюрбаном на голове и, фокусником, выкинул из-за спины белый чешский мяч (о таком мечтали все девчонки из нашей волейбольной секции!). И мяч запрыгал по комнате – звонким обещанием вечности жизненных даров.

И когда родители отбыли на историческую родину, а я осталась в Кишиневе, они по-прежнему спозаранку названивали в этот день. Хотя не в такую же рань!

Я отвернулась и укрылась. И меня накрыл памятный до мельчайших деталей кровавый сюжет.

Как недавно обнаружила, чтобы не забыть впечатлившее тебя сновидение, нужно, не открывая глаз, мысленно прокрутить его заново. Однако этот сон хотела бы забыть! В нем – раз за разом – стреляли в моего мужа, и он падал мне на руки, заливая кровью сорочку, а я – снова и снова – пыталась удобнее устроить его на диване да уговаривала потерпеть до приезда «скорой» и не осознавала, что врачи здесь уже не помогут. Причем средства, способного избавить от бесконечных просмотров кошмарного этого ролика, не существовало.

А телефон продолжал звонить. И я, наконец, сняла трубку.

– Привет, Манон! – так называл меня только одноклассник Вася Драган. – С рождением, красавица!

– Откуда ты знаешь? – вяло удивилась я.

Выехавший сколько-то лет назад в Штаты, Василий никогда и ни с чем меня не поздравлял. Так, позванивал иногда – с годами все реже.

– Что, знаю? Что ты красавица? – рассмеялся он за океаном.

– Что у меня день рождения. Ты обычно не помнил знаменательных дат.

– Таки проснулась! Но, давай, для начала выпьем. У тебя ведь, наверняка, в холодильнике стоит бутылка «Брюта»?

«Брют», конечно, был. В студенчестве – когда уже родилась Глашка, и муж искал себя в чужих объятьях, а я разрывалась между садиками-поликлиниками и лекциями-семинарами по судьбоносным предметам, вроде, «Ленин о журналистике» – по вечерам, оставив уснувшую дочку на попечение свекрови, уезжала на дискотеку в политехнический. Васька там был диджеем, по тогдашней терминологии. И я плясала себе, вытанцовывая за ночь и экс-мужа, и противную докторшу из детской поликлиники, и третировавшего меня профессора, с которым первокурсницей, по недомыслию, заспорила на экзамене о том, что, в действительности, в таком-то году и по такому-то случаю Ленин изрек о журналистике то-то и то-то. Память у меня отличная, но это же не повод для публичного диспута с главным факультетским идеологом, пусть даже он и подзабыл фактуру придуманного им самим предмета! Так выговаривал Василий, когда, по завершении дискотечного действа, мы оставались выпить в его каптерке с веселым преподавателем физики и летучей красоткой-стюардессой. Физик, впрочем, он мог быть и химиком, мастерил коктейль из водки, шоколадного ликера и шампанского. И я сначала потягивала припасенный Васечкой благородный «Брют», а затем вместе с народом потребляла многослойную взвесь. «Истина гласит, что природа не терпит пустоты порожнего бокала. И мы не пойдем против естества!» – вещал физик-химик. И, точно, не противился природе. И стюардесса заоблачно смеялась.

– Ну, что достала бутылку? – прервал мои воспоминания Василий. – Теперь открой. Только спокойнее, не рви стоп-кран.

Хотя я давно научилась открывать шампанское. Конечно, не столь виртуозно, как свекровь (так и оставшаяся в моей жизни без приставки «экс-«), которая для начала ласково поглаживала запотевшее бутылочное тело. Но в пять утра подобные изыски представлялись чрезмерными. И я плеснула в стакан из кувшина с кипяченой водой. Чокнулась о трубку и глотнула. Благо, батюшка сызмальства приучил по утрам выпивать воды натощак.

– С днем рождения! А теперь садись! – строго сказал Василиса.

Иногда я и так его называла. Бывший до девятого класса хрупким красавчиком с длинными темными ресницами вокруг карих, с золотыми блестками у зрачка, глаз, он вдруг, за одни летние каникулы, вымахал в здоровенного балбеса, в котором только и сохранился этот призрачный блеск да привычка веселить публику на уроках. Мы сидели за одной партой, и учителя нередко выставляли меня из класса – за неуставной смех.

С именами нам обоим не повезло. Его родители нарекли лапотно-деревенским «Васей». А меня прозвали на старорежимный манер – Милица. Так, вроде бы, именовали сербскую царевну, в честь которой моя прабабка Евгения, петербургская аристократка с внешностью звезды немого кино, назвала свою дочку. Царская дочь и потомственная дворянка – это ладно. Но причем тут я? Во избежание лишних вопросов, представлялась «Милой». Хотя и этот именной огрызок раздражал. И Васька звал меня «Машкой» или «Маней», а в минуты особого благорасположения – «Манон».

Имя моей дочки, правда, тоже выбивалось из тогдашнего общего ряда. Я придумала его, будучи беременной, и держала в кулачке, никому не раскрывая. Хотя после родов, глядя, как Аглая теребит красными лапками пеленку, пытаясь приподнять пушистую головку, забеспокоилась: не излишне ли весомое да увесистое имечко выбрала для своего ребенка? Хотя «Аглаюшка» и «Глашенька» – очень нравились! А отсюда недалеко оказалось и до «Глафиры». Откушав, Глафира отдыхала чинной старушечкой в кружевном чепчике, несколько сварливо даже поджав губы в «скобочку». Тогда как у Глашули не устоявшаяся еще улыбка разъезжалась-растекалась по лицу, как яйцо по сковородке. А Аглае – в пару – я хотела еще родить брата Глебушку. Глеб и Аглая – замечательно б звучало!

С мужскими именами вообще любопытно вышло: например, с Сережами я была обречена на романы, а с Димами у нас выстраивались исключительно теплые дружеские отношения, Миши в меня влюблялись без взаимности, тогда как с Генами происходили одни неприятности. Всякого нового знакомого я встречала не по одежке даже, а по имени. Правда, теория эта давала сбой при появлении обладателя нового – не встречавшегося прежде – имени. И в самом деле, чего следовало ожидать от Радомира, скажем, или Перри?

Или от Вольдемара? Так звали моего второго мужа. Матушка величала сына «Воликом», друзья-приятели – «Демой», а я – «Волькой» или «Дэмом».

Кукиш под подушкой

– Ты помнишь, как убили Дему? – вдруг окликнул из трубки Василий, сопровождая вопросительным знаком каждое слово. – Ты? Помнишь? Как? Убили? Дему?

Помнила ли я, как однажды ночью кто-то выстрелил через дверь в моего мужа, и он пригнулся и длинно взмахнул руками, как будто готовился к прыжку, но, не удержал равновесия и вдруг стал падать, а я потянула его через порог в квартиру и дальше, путаясь в тапках, к дивану? И губы на бледном его лице вмиг стали напряженно-синюшными, как обычно, когда он нервничал. «Не переживай, сейчас вызову доктора!» – бормотала я, укладывая его. Когда вдруг поняла, что он уже не переживает и вызывать надо не врачей, а полицию. Подвывая, кинулась на кухню к телефону. И переодеть испачканную в крови ночную сорочку сообразила только, когда прозвучал дверной звонок.

Потуже затянув накинутый на голое тело халат, потом несколько часов отвечала на вопросы бестолкового юноши, похоже, впервые составлявшего протокол, а также подошедшего позднее мордатого дядьки. Вновь и вновь прокручивала картинку: мы уже ложились спать, но заспорили (на самом деле, затеяли очередную дурную ссору), когда вдруг позвонили в дверь и муж, выйдя в «предбанник», громко спросил: «Кто?». (Он всегда так говорил – вместо «кто там?» – и я заранее злилась, по возвращении, протягивая руку к дверному звонку.) В ответ мужской голос прокричал: «Открывай, пацан!» Разгоряченный ссорой, Дэм выругался, хотя обычно избегал ненормативной лексики, и, было, развернулся, но тут из-за тамбурной двери раздались выстрелы. Когда я выскочила на площадку, не понимая, что происходит, он обвис у меня на руках. Мы давно предлагали соседям поменять эту хлипкую дверь, но не преуспели в переговорах, а сами так и не собрались.