Капа слышала из кухни его бормотание: «Ты сама виновата, зачем долго не приезжала? Я мужчина, а мужчины не могут долго без постели». То есть Капа была не человек, а постель, матрас с подушкой. Попользовались, засалили и брезгливо выбросили.
Она заболела, ходила зелёная, слабость, ноги дрожали. Дали больничный, потом отпуск, потом за свой счёт. Иначе бы женщины на работе, в отличие от юной фельдшерицы, быстро раскрыли глаза, что Капа беременна. И её уже толкали изнутри живые упругие пружинки, и возле пупка однажды – правда! – она увидела отпечаток крошечной пяточки. Ребёночек весело пинался три раза в день, когда хотел кушать. Через связующую ниточку он требовал свои завтраки, обеды и ужины.
Ниточка из дающей жизнь и питающей стала нитью-убийцей. Обвитие пуповиной. Потом кровотечение, операция, после которой сообщили, что о детях можно забыть. Капа опухла от рыданий как подушка. Ей перевязали грудь, но она оказалась «молочная коровушка», заливала кофточку.
Однажды всю ночь металась, сцеживалась, думала, думала… Утром вскочила и побежала в дом малютки. Именно побежала, как на пожар. Вернее, с пожара, который полыхал у неё в обугленной душе, полыхал в стенах её дома, и обжигающий жар толкал её в спину.
В тени деревьев стояли коляски, задёрнутые кружевными накидками, заливались плачем и сотрясались от пинков изнутри. Никто к ним не подходил. Разве Капа оставила бы своего ребёночка?
В коридоре пахло молоком и глажеными пелёнками – милые запахи, по которым яростно тосковала душа. Ворвалась в кабинет главврача и сбивчиво, перескакивая с одного на другое, говорила, говорила… Про погибшего ребёночка, про захлестнувший её исступленный материнский, звериный инстинкт, и беспомощно показывала тёмные сладкие расплывающиеся пятна на лифчике…
– Я заплачУ, вы не думайте, у меня на книжке накоплено, – прошептала Капа, застёгивая липкую кофточку. Она слышала, что детей можно усыновить за взятку.
Главврач сидела, постукивая карандашом и не поднимая глаз.
– Очень сочувствую. Но, милая, такие важные решения не принимаются от отчаяния, спонтанно. А самое главное, – она подняла усталые глаза, – мы специализируется на больных, так называемых алкогольных детях. Даже у тех, кто выглядит здоровыми, неизвестно какие гены.
– Пускай, даже лучше! Я ребёночку всё сердце отдам, вылечу, вот увидите!
Главврач встала и вывела Капу во двор к коляскам, которые по-прежнему заливались плачем и сотрясались от ударов. Отвела на одной тюль. На подушке лежала огромная голова с крошечным старческим личиком, она моталась и колотилась о бортики коляски.
И опустила тюль. Капа повернулась и пошла прочь как слепая.
– Охонюшки, – пригорюнилась Умница. – Планы-то не сменились, сегодня чего бы желала?
Ничего сверхъестественного. Ни блескучих бриллиантов, ни струящихся шуб, ни морей заморских, ни яхт белоснежных, ни устриц ресторанных. Любви, семьи, ребёночка, пусть даже приёмного, нынче это намного проще. Иначе зачем бог дал Капе эти русалочьи зелёные глаза, эти ласковые крупные руки, и наливную грудь, и атласную, как у всех рыжих, кожу и всё-всё остальное?
Что бы там ни трещали феминистки о женской силе, гордости, самодостаточности, а человек – существо парное. В одиноком виде – ущербный, однорукий, одноногий, однобокий: отними-ка половину – завалишься.
Бывает, видишь: бабёнка к мужичку-сморчку льнёт и цветёт, на десять метров от неё веет горделивым покоем и уверенностью. За мужа завалюсь – ничего не боюсь. Чужого не надо, но и своего не отдам. А рядом расфуфыренная, вся вылизанная-ухоженная дамочка – а глаза больные, затравленные, глаза-то не спрячешь. И мысли, несмотря на модный прикид, всё те же, простые, бабьи: о клетке, пусть золотой, но клетке.
Умница задумалась над горячим монологом Капы, которая будто продолжала с кем-то давнишний ожесточённый спор.
– Любовь для нас, женщин, как вода для цветка. Ложись, Капитолина, утро вечера мудренее. – И уже засыпая, сонным голосом велела: – Завтра с утра в васильковое платье обрядись, очень оно тебе к лицу. Губки подкрась, чёлочку завей, а то ходишь как чувырла.
День прошёл обычно. После работы (на которой, к её разочарованию, ничего не случилось), Капа выпрыгнула из автобуса и поспешила в магазин. На асфальтовом пятачке бабушки продавали огородную снедь, и ещё стояла «Нива». Капот уставлен разнокалиберными банками с золотистым свежим мёдом, по ним ползали длинные, тоже золотистые осы.
Мужик-продавец скучал за рулём, завидев Капу, выскочил:
– Покупайте, женщина, августовская качка. Липовый, гречишный, кипрейный, разнотравье, – продавец хлопотливо разворачивал чистое полотенце с одноразовыми стаканчиками, палочками. Капа погрузила палочку в расплавленный душистый янтарь, лизнула каплю, зажмурилась: м-м-м… Хани! Укладывая в сумку купленную литровую банку, полюбопытствовала:
– Как торгуется?
– Да не больно, думаю сворачиваться.
– А вот погодите, сейчас автобусы с курятника со смены пойдут.
Когда из автобусов высыпала толпа рабочих, хитрая Капа громко, нараспев принялась нахваливать:
– Ну и мёд, вот так мёд, язык проглотила, ещё прибежала за добавкой. Зима долгая, товар не портящийся!
Люди улыбались, оглядывались, замедляли шаг и сворачивали к «Ниве». Кто-то просил подождать, чтобы сбегать домой за наличными, кто-то записывал телефон и делал заказ на следующий привоз. Капа весело помогала торговать, зазывала, сыпала шутками-прибаутками. Через какой-то час мужик сгонял жадных ос с пустого закапанного капота, вытирал тряпочкой. По-деревенски глядел на закатное солнышко из-под руки.
– Вот спасибо, не знаю как благодарить. Кабы раньше вас бог принёс – ещё осталась не распечатанная фляга в багажнике. На пасеку возвращаться не с руки, придётся заночевать.
– А вы не здешний? Родня тут имеется? – без задней мысли осведомилась Капа.
– Зачем родня, в машине переночую, не в первой.
– Как же это? – обеспокоилась Капа. – В машине неудобно, да и ночи холодные. – И решительно махнула ладошкой: – А знаете что, давайте ко мне, я тут недалеко. Койку не пролежите.
– Муж-то с крыльца кувырком спустит, – зондировал почву мужик, хотя уже начал соображать что к чему.
– Не замужем, – Капа, подбирая своё васильковое платье над полными, молочно белеющими ногами, уже карабкалась на пассажирское сиденье.
– Быть не может, такая молодая-интересная, и не замужем, – продолжал игру мужик. Но это так, к слову, видно было, что не мог поверить в привалившее счастье, голос подрагивал и охрип от волнения в пересохшем горле. – Точно одна?
– Вдвоём, я и Умница.
– Дочка, что ль, умница-то?
Замри-умри-воскресни, детская игра такая есть. Каждую ночь, и не по разу, Капа в неё отныне играла. Крупно и сладко вздрагивало, выгибалось, замирало тело… На несколько мгновений душа покидала грешную оболочку и возносилась туда, откуда явилась: в Вечность и Черноту – и медленно воскресала. Капа приходила в себя, заново обретала зрение и слух, изумлённо оглядывала комнату: телевизор под салфеткой, фикус в углу, картинка «Хани» на стене, новые стеклопакеты в окнах (Петя поставил). За печкой Умница дремлет в новом гнезде – Петя сплёл из лозы, любо-дорого.
Он, не стесняясь наготы, выходил в лунном свете к столу, жадно пил квас. Капа из-под руки ласкала его глазами: не удался ростом и статью, руки-ноги корявые как сучки. Не Аполлон, а в постели – бог. Вот так обманывает внешность.
Почему, ну почему в книгах и фильмах все герои любовники – обязательно писаные красавцы и красавицы? А обычные, маленькие люди, думаете, не испытывают таких же сильных чувств? Испытывают, да ещё в десять раз сильнее.
Петя возвращался, рывком закидывал на койку небольшое жилистое тело. Хозяйски подсовывал горячую жёсткую руку под пушистую Капину голову. Как цыплёнок, она с готовностью совалась под его пахнущую терпким, медовым потом подмышку. Хани Петя!
Ваша оценка очень важна
Помогите Вашим друзьям узнать о библиотеке
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- РњРѕР№ Р В Р’В Р РЋРЎв„ўР В Р’В Р РЋРІР‚ВВВВВВВВРЎР‚
- Viber
- Telegram