Она остро глянула на Карину, прищурилась. Та задумчиво перекладывала вещи в корзине, молчала.
– И чего тебя сюда, насильно привезли?
– Ну, отчего насильно?.. Муж сказал: или сюда, или в тюрьму. Я, видишь ли, у золовки, ну, у его сестры то есть, кое-чего взяла, – девушка вздохнула, – Выпрямившись, уперла кулаки в тощие бока: – Не выдержала. Бес попутал, однозначно. Сколько раз я эту чертову заколку на ней видела, сколько раз в руках держала, ни одна крамольная мысль не пошевелилась. А тут в гости к ним приехали… А у них дом богатый… Муж ее в администрации работает, сама понимаешь… Ну вот, приезжаем, я в дом первой вхожу, мой Гриша у машины замешкался, сигареты искал. И вот захожу и вижу, как золовка буфет запирает… И, заметив меня, аж побелела вся, съежилась… и так бочком-бочком – в кухню. Спряталась. И до того меня злость и обида взяла, что…
Девушка махнула рукой.
– Ну так если ты воровала, наверно, естественно, что люди ценности перед твоим появлением припрятывали, нет?
– Вот! В самый корень смотришь! Я ж до того раза никогда ничего чужого и не брала. Но разве кого убедишь, раз цыганка – значит, воровка. А тут, как увидела, что эта стерва свое шмотье прячет от меня, так и взыграло во мне. Увидела на столике заколку для волос, обычная побрякушка, думала. А она антикварная оказалась.
Она опустилась на корточки, подняла с берега камушек и со злостью запустила в воду – камень, скользнув по темной поверхности, как капля по раскаленной сковороде, долетел до середины реки и, булькнув, утонул.
– Золовка сразу на меня показала. Муж мой, Гришка, красный весь, как рак, взял мою сумочку, вытряхнул косметику мою, платочки бумажные, мусор всякий вроде транспортной карты… и заколку эту.
Они помолчали.
– Да-а, – протянула Карина. – Неприятная ситуация…
Млада кивнула.
– Гриша сказал, что или я сюда, к Ефросинье, на исправление и замаливание грехов, или разводится со мной… Ох, наревелась я тогда. От обиды. От глупости своей… – Девушка вздохнула.
– Поэтому тебя имя Ефросинья оставила?
– Да. «Имя твое – твой крест», сказала. И вот, послушание дала, – девушка кивнула на корзины с бельем. – Бессмысленное и беспощадное.
Она решительно встала, подняла одну из корзин, уперла дном в бедро и, перехватив за ручку и чуть изогнувшись под весом мокрого белья, стала подниматься вверх по тропинке.
– Отчего бессмысленное и беспощадное? – не поняла Карина, поднимая с камней свою корзину.
Млада тихо засмеялась:
– Да потому что в хозблоке есть прачечная… От колонки насосом вода.
Карина осеклась, поднятая с земли корзина, снова опустилась на камни.
– Как прачечная?
– А так. Ручной труд по мнению матушки Ефросиньи – самый верный способ задуматься о себе и о своих грехах. Его таким, как я и поручают. А ты новенькая, вот матушка тебя испытать и решила…
Карина смотрела на свои красные, стертые до крови руки, которые заледенели до такой степени, что едва гнулись.
– Как же так?! – пробормотала.
Млада оглянулась через плечо:
– Да ты тут и не такое встретишь, не раскисай, подруга… Здесь не жить, здесь выживать надо уметь… Сюда ведь просто так не приходят. И прежними не уходят…
Карина с трудом подняла корзину:
– Ты так просто об этом говоришь.
– Я уже усвоила первый урок…
– Какой?
Они обошли кусты и вышли на тропинку, ведшую к поселку – яркое апрельское солнце отражалось от чисто вымытых стекол, било по глазам. Млада покосилась на спутницу, отозвалась небрежно:
– Смирение… Ты, если выбраться отсюда хочешь, что делать велят, то и делай. Не спорь.
Карина пробормотала:
– Да я по своей воле приехала.
Млада остановилась, глаза округлились от удивления:
– Зачем?
Карина шла молча следом, мрачно смотрела себе под ноги и все больше замыкалась. Млада уже и не ждала услышать ответ, когда девушка прошелестела:
– Ми́ра в душе ищу.
Млада фыркнула. Смерив ее взглядом, отвернулась. До Карины донеслось:
– Найдешь его здесь, как же…
Глава 5
Новая жизнь
В день ее приезда в скит, после ужина к ней подошла сестра Ольга, напомнила:
– К матушке-то зайди, не забудь.
Карина не забыла, просто откладывала до последнего – боялась. Вроде ничего особенного и не сделала, а неприятный осадок от утреннего разговора настоятельницы и Клавдии остался. А еще она видела, как та со слезами выбежала из дома матушки Ефросиньи, слышала, как причитала из своего домика, про злую долю, про несправедливость и что «из-за этих девок». Сестра Ольга на нее прикрикнула:
– Одумайся! Языком треплешь, словно помелом. Уж получила за него и не раз, все никак не успокоишься…
Карина невольно замедлила шаг, прислушалась. Клавдия молчала. Было слышно, как она всхлипывает, давясь обидой, как хлопают крышки сундуков.
– Скажи спасибо, что не на дальнюю заимку отправила тебя матушка, – раздался голос сестры Ольги – тихий, предостерегающий.
Из-за него у Карины ёкнуло в груди: что это за дальняя заимка, что ею пугают. Рядом послышались шаги, Карина заторопилась, она скользнула к дому матушки Ефросиньи.
В груди разрасталось волнение.
Дыра, поселившаяся в сердце несколько месяцев назад, подернулась мутной пленкой, словно плесенью. Под ней – Карина чувствовала это отчетливо – бездна только разрасталась. И, чтобы избавиться от страха, поселившегося в душе, девушка была готова на многое.
«И даже на дальнюю заимку, что бы это не значило», – подумала отчаянно.
Карина отчетливо помнила тот вечер, когда впервые всерьез поссорилась с Рафаэлем. Помнила дыру, которая образовалась в душе́. Хотя нет… Дыра образовалась не в тот вечер. Раньше. Сперва – червоточина, которая иногда беспокоила, чаще – вечерами, в пустой квартире, когда казалось, что из каждого угла на нее кто-то пялился, а занавеска на окне колыхалась, собираясь в детское платьице.
Рафаэль отсутствовал вечерами все чаще, и червоточина незаметно разрослась до размера теннисного мяча.
Вчера, запершись в спальне, Карина поняла, что внутри пусто – осталась только заполнившая все нутро́ черная дыра. На ее дне что-то клокотало, мешая сосредоточиться, что-то настойчиво пульсировало, требуя решительных действий.
Рафаэль подходил к комнате – она слышала, как он стучался, как растерянно вернулся в пустоту коридора.
Постепенно первое ощущение – паники и страха – сменилось отчуждением.
Зажмурившись, Карина слушала шаги Рафаэля по квартире. Выдохнула, поняв, что разговора удалось избежать – скрипнул диван и забубнил телевизор.
А потом она испугалась. Испугалась, что сегодня построила между ними стену, за которой останется только она сама и разрастающаяся внутри черная дыра. И в конце концов эта дыра поглотит ее.
«Ефросинья права, надо решаться».
Матушка Ефросинья появилась в ее жизни зимой, через три или четыре недели после той жуткой истории с эксгумацией новорожденной девочки в доме родителей Карины.
В то утро после празднования Нового года, когда вся семья собралась за городом не только отметить праздник, но и познакомиться с невестой двоюродного брата Карины, Макса[5], в ее комнату вломилась племянница, гостившая на новогодних каникулах. Закричала:
– Там труп!
И вылетела из комнаты. Карина слышала, как топают ее ноги в коридоре. Не поверила – выглянула в окно: за воротами стояли машины полиции, следственного комитета, «Скорой помощи».
…В доме пахло сердечными каплями и горем.
Карина не могла избавиться от холода в груди, стоило ей вспомнить то утро. Машины с красной лентой следственного комитета, хмурых криминалистов и нарочито деловитого следователя, низенького, с въедливым и придирчивым взглядом. Девушка не могла отделаться от ощущения, что этот взгляд ее в чем-то обвиняет, подозревает.
Она заглянула вниз, в подпол. Леденея сердцем, срывая дыхание – заглянула.
Ей бросилась в глаза уголок полуистлевшей ткани, перепачканной землей вперемешку с прахом. И тонкий, сладковатый запах – как она раньше не замечала его, спускаясь в подпол?