– Вот видите! – восторженно вскричала Кэтрин. Она снова понизила голос: – Вся загвоздка в его жене. Она католичка, а они не признают развода.
Дейзи никогда не была католичкой, и меня поразила изощренность, с которой состряпали эту ложь.
– Когда же они все-таки поженятся, – продолжала Кэтрин, – то уедут на Запад и поживут там, пока не уляжется шум.
– Было бы осмотрительнее уехать в Европу.
– А, так вам нравится Европа? – удивленно воскликнула она. – Я только что вернулась из Монте-Карло.
– Неужели?
– Ну, в прошлом году. Ездила туда с подругой.
– Надолго?
– Нет, мы только до Монте-Карло и сразу обратно. Через Марсель. Было у нас тысяча двести долларов, но за пару дней в тамошних казино нас обчистили до нитки. Как домой вернулись – просто ужас, верьте слову. Боже, как же я ненавижу этот город!
На какое-то мгновение предзакатное небо в окошке подернулось ласковой средиземноморской лазурью – но тут визгливый голосок миссис Макки вернул меня к реальности.
– Я тоже чуть не совершила роковую ошибку, – с вызовом объявила она. – Я едва не вышла замуж за одного плюгавого еврейчика, который несколько лет ухлестывал за мной. Я знала, что он мне не пара. И все вокруг говорили мне: «Люсиль, он во всех смыслах ниже тебя!» Но если бы я не встретила Честера, он бы меня заполучил.
– Да-да, однако, послушайте, – произнесла Миртл Уилсон, качая головой. – Вы ведь все-таки не вышли за него.
– Верно, не вышла.
– А я вот вышла за такого, – с какой-то двусмысленностью ответила Миртл. – В этом и разница между вами и мной.
– А зачем ты за него вышла-то? – спросила Кэтрин. – Тебя ведь никто не заставлял.
Миртл задумалась.
– Вышла потому, что думала, он джентльмен, – наконец сказала она. – Мне казалось, что он человек воспитанный, а он и мизинца моего не стоит.
– Одно время ты просто с ума по нему сходила, – заметила Кэтрин.
– С ума сходила?! – с негодованием вскричала Миртл. – Это кто тебе такое сказал? Я сходила по нему с ума не больше, чем… вон по нему.
Она вдруг ткнула пальцем в мою сторону, и все осуждающе уставились на меня. Я всем своим видом пытался показать, что не имею к ее прошлому никакого отношения.
– Я и вправду сошла с ума после того, как вышла за него. Я сразу поняла, что совершила ошибку. Он взял у кого-то прекрасный костюм, чтобы покрасоваться в нем на свадьбе, а мне и словом об этом не обмолвился. Так вот, владелец костюма как-то заявился к нам, когда Джорджа не было дома, и потребовал его назад.
Она обвела глазами комнату и убедилась, что все внимательно слушают.
– «А, так это ваш костюм? – удивилась я. – Впервые в жизни об этом слышу». Но костюм я все-таки отдала, а потом рухнула на кровать и проревела целый день.
– Ей и вправду надо уйти от него, – подвела итог Кэтрин, глядя на меня. – Они уже одиннадцать лет живут в этой каморке над гаражом. А Том у нее – первый настоящий кавалер.
Появилась бутылка виски – уже вторая, – и к ней сразу потянулись все присутствующие, кроме Кэтрин, которая «и так веселилась от души». Том позвонил привратнику и послал его за какими-то удивительными сандвичами, которые якобы заменяли целый ужин. Мне захотелось выйти на улицу и прогуляться в ласковых сумерках в сторону Центрального парка, но всякий раз, когда я порывался уйти, я втягивался в какую-то жуткую, визгливую перепалку, в результате которой снова оказывался в своем кресле, словно привязанный к нему канатами. Я вдруг подумал, что досужий наблюдатель, глядящий на погружавшиеся в темноту улицы поверх крыш, мог бы увидеть множество человеческих тайн за нашими окнами, желтевшими среди мириад подобных им квадратов и прямоугольников. Я сам был таким наблюдателем, смотревшим и не устававшим удивляться. Я одновременно находился внутри и снаружи, очарованный и в то же время повергнутый в ужас бесконечным разнообразием проявлений бытия.
Миртл вдруг придвинула свое кресло вплотную к моему и жарким шепотом поведала мне историю о том, как она познакомилась с Томом.
– Мы оказались с ним в одном поезде и сидели друг напротив друга на боковых местах у тамбура, которые занимают в последнюю очередь. Я ехала в Нью-Йорк к сестре и собиралась у нее заночевать. На нем были фрак и лакированные туфли. Я просто глаз не могла отвести от него, но каждый раз, когда он смотрел на меня, я притворялась, что гляжу на рекламу у него над головой. Когда мы приехали и стали выходить, он оказался рядом со мной и прижался манишкой к моему плечу. Я пригрозила позвать полицейского, но он словно заранее знал, что я этого не сделаю. Голова у меня шла кругом, и когда я села с ним в такси, то с трудом поняла, что я не в подземке. А в голове все билась и билась одна мысль: живешь лишь раз, живешь лишь раз.
Она повернулась к миссис Макки, и гостиная огласилась ее притворным смехом.
– Дорогая моя! – воскликнула она. – Я подарю вам это платье, как только перестану его носить. Завтра же, потому что завтра я куплю себе другое. Мне надо составить список всех неотложных дел. Массаж, потом завивка, купить ошейник собаке, не забыть миленькую пепельницу, такую, знаете, с пружинкой, и венок на могилу маме с дужкой, обшитой черным шелком, который не вылиняет за лето. Надо срочно составить список, иначе я что-нибудь забуду.
Было девять часов – почти сразу же я снова посмотрел на циферблат и с удивлением обнаружил, что уже десять. Мистер Макки спал в кресле, положив сжатые кулаки на колени, словно энергичный, всегда готовый к действиям человек, позирующий перед фотографом. Вынув платок, я стер с его щеки остатки засохшей пены для бритья, раздражавшие меня весь день и вечер.
Щенок сидел на столе, щуря от табачного дыма свои подслеповатые глазки, и время от времени еле слышно скулил. Вокруг меня исчезали и вновь появлялись люди, они собирались куда-то ехать, потом терялись, искали друг друга, затем находили в двух шагах от себя. Где-то около полуночи я увидел, как Том Бьюкенен и миссис Уилсон стоят друг против друга и яростно спорят, есть ли у миссис Уилсон какое-либо право упоминать имя Дейзи.
– Дейзи! Дейзи! Дейзи! – надрывалась миссис Уилсон. – Говорю и стану повторять, когда захочу! Дэй…
Без замаха, коротким и выверенным движением раскрытой ладони Том Бьюкенен разбил ей нос.
Потом я помню окровавленные полотенца на полу ванной, изрыгающие ругательства женские голоса и над всей этой неразберихой – долгий и надрывный крик боли. Мистер Макки очнулся ото сна и в каком-то отрешенном оцепенении направился к двери. Одолев полпути, он повернулся и уставился на разыгравшуюся перед ним сцену: его жена и Кэтрин кого-то одновременно ругали и утешали, держа в руках какие-то предметы из аптечки и поминутно спотыкаясь о мебель; на диване лежала пострадавшая, обильно истекающая кровью, и пыталась прикрыть выпуском «Таун тэттл» гобеленовые сцены садов Версаля. Макки повернулся и продолжил свой путь к двери. Сняв с канделябра свою шляпу, я последовал за ним.
– Давайте как-нибудь отобедаем вместе, – учтиво пригласил он, когда мы спускались в грохочущем лифте.
– Где?
– Где вам будет угодно.
– Уберите руки с рычага! – взвился мальчишка-лифтер.
– Прошу прощения, – с достоинством извинился мистер Макки. – Я не заметил, что дотронулся до него.
– Хорошо, – согласился я. – С удовольствием.
Помню, как я стоял у его постели, а он сидел на ней в одном белье, завернувшись в простыню, сжимал в руках огромный альбом для фотографий и бормотал:
– Красавица и чудовище… Одиночество… Старая ломовая лошадь… Бруклинский мост…
Потом я лежал в полусне на холодной скамье перрона Пенсильванского вокзала, уставившись в утренний выпуск «Трибьюн», и ждал четырехчасового поезда.
Глава 3
Летними вечерами в доме моего соседа звучала музыка. В его расцвеченном голубой иллюминацией саду, словно мотыльки, кружились пары, окруженные шепотом, ароматом шампанского и сиянием звезд. Днем, во время прилива, я мог наблюдать, как его гости ныряют с вышки, пристроенной к причалу, или загорают на горячем песке его персонального участка пляжа, в то время как два его катера рассекают воды пролива, поднимая ввысь аквапланы над пенистыми гребешками морских волн. По выходным его «роллс-ройс» превращался в некое подобие рейсового автобуса, возившего группы гостей в город и обратно; это начиналось где-то в девять утра и заканчивалось далеко за полночь. Многоместный универсал, словно быстрый желтый жук, мчался на станцию к каждому поезду. А по понедельникам восемь слуг, включая второго садовника, вооружались швабрами, щетками, молотками и садовыми ножницами и выходили на уборку, ликвидируя последствия вчерашней вакханалии.