Беседовать с ней – интересно. Словно горячую картошку из рук в руки, кидаешь колкие слова без злого умысла и радуешься, если сумел оставить последнее слово за собой. Если не сумел – тоже радуешься, как победно она задирает нос и ускальзывает обратно на дно.
Разговоры становились все длиннее, все больше Силемпи проводила времени на берегу. Все чаще ее длинные волосы успевали обсохнуть и прекращали скрывать девичье тело. Смотреть на нее такую Атнеру было приятно, но нечестно. Вутăш наготы своей не смущалась, не замечала ее, казалось.
– Смотришь? – она задумчиво пропустила сухую уже прядку сквозь пальцы.
– Куда? – Атнер глаза отвел, на воду поглядел. По реке расходилась мелкая рябь, поблескивающая под полуденным солнцем.
– На меня.
И оборачиваться не пришлось, чувствовал Атнер хитрую улыбку. Казалось только, что Силемпи не видела.
– Красивая ты, – хмыкнул Атнер. – И без стыда совсем.
– Утопленники не стесняются. – Атнер обернулся: в голосе холод проскользнул. Силемпи придирчиво посмотрела на едва заметную чешуйку на запястье, на ней солнце блик оставило. – И вутăши, потому платьев и не держат.
– Так я тебе платье подарю, – Атнер гордо усмехнулся: какая мысль ему хорошая в голову пришла!
И тут же смущенно осекся: не ему она в голову пришла, а Силемпи его подвела к мысли этой. Может, и не первый день уже намекала, а он!..
– Так подари, – Силемпи рассмеялась, будто мысли прочитала, и текучим движением соскользнула в воду. – Только вышить я его сама хочу.
– Вышивать умеешь, значит? Может, и за хозяйством смотреть?
– Не безрукая чай, – Силемпи глаза закатила – и нырнула.
Исчезла она мигом, а Атнер остался на мостках, озадаченный, где бы платье к завтрему взять.
Выручила его тогда сестра, хоть головой и покачала, не услышав объяснений толковых. Нашлось у нее платье почти готовое, но не вышитое. Атнер едва ли счастью своему поверил, а наутро решился не только платье подарить.
Монет Силемпи приносила много, но тратить их у мельника рука не поднималась, чувствовал, что незаслуженные деньги, не трудом честным заработанные – так и лежала все растущая горстка в горшке за печью. Что делать с ними, Атнер долго голову ломал, а неделю назад догадался монисто сделать. К чему монисто вутăши, он не знал, но с платьем…
Подарки Силемпи в тот день приняла с неподдельным восторгом, светилась улыбкой не хуже солнышка, а после того, как вышивку закончила, все чаще стала выходить на берег. Сначала – с полудня и до вечера оставалась. Потом – с утра уже на берегу. Один раз – на лавке в доме мельника заночевала, да перед рассветом улизнула. Другой – осталась завтрак толковый сготовить. А затем – два дня в порядок дом приводила и не могла удержаться от восторга, пока пашалу[6] лепила. «Давно не хозяйничала», – пояснила тогда Силемпи.
А потом она осталась навсегда.
Не без сучка приняли в деревне прежде незнакомую девицу в качестве жены мельника, но с годами попривыкли. Судачить не перестали, конечно: то неодобрительно цокали, что коса чуть не до пят и непокрытая, то острому языку дивились. Но все же – примирились. Силемпи никуда уходить не собиралась – и соседям иного не оставалось.
Да и с годами Силемпи мягче стала. Мягкость эту Атнер быстро полюбил в ней, хоть и скучал порой по шутливым перепалкам, в которых все чаще проигрывал. Силемпи была словно река, которая в изменившихся берегах замедляла свой бег, разлилась по округе с тихими волнами взамен бурного потока на порогах. Беспокоило Атнера другое: вместе с мягкостью, спокойствием этим приходила к жене порой странная грусть.
Силемпи молчала в те дни, отвечала односложно и лишь по делу, остальные вопросы словно и не слышала и будто боялась чего-то – из дома ни ногой. Соседи обеспокоенно спрашивали, не заболела ли, а Атнер все не знал, как из милой правду выудить.
А потом тоска исчезала – и снова улыбалась Силемпи.
Однажды вечером она улыбнулась грустно, закуталась в кафтан, поежившись от ветра, и просто сказала:
– Боюсь, что уйти мне придется скоро, милый.
Будь вокруг гроза с молниями – Атнер бы и не заметил. Похолодел он от этих слов сильнее, чем от колючего осеннего ветра, согнувшего высокую траву почти к самой земле.
– Не мил я тебе больше, похоже, а милым зовешь, – качнул головой Атнер, едва ли свой голос слыша.
Силемпи беззвучно усмехнулась: Атнеру и смотреть не нужно было на нее, так хорошо знал.
– Не дождешься ты того дня, когда немил мне станешь.
– Почему же? – подыграл ее шутке Атнер, не желая задавать нужные вопросы.
– Люди столько не живут.
Они оба выдавили по улыбке и бросили взгляд на неспокойную ныне речку. Волны расходились под порывами ветра, осока клонилась к воде.
– Тогда почему? – прервал затянувшееся на пару щепок молчание Атнер. Погода негодовала; осень в этом году выдалась холодная, дождливая и хмурая: как утром встаешь – так мигом в серый и тоскливый день окунешься, хорошо, если не хлещет как из ведра.
Силемпи вздохнула тяжело, невесело. Тихо совсем, но Атнер и сквозь ветер услышал.
– Вода зовет меня. Не первый год обратно требует, – губы у нее скривились, черные глаза заблестели. – Я держусь пока, мне здесь хорошо, с вами, но чувствую, что скоро… – Силемпи покачала головой, шмыгнула носом.
Атнер молча обнял ее, пытаясь укрыть от ветра. Будто и ветер в сговоре с рекой, будто может он подхватить Силемпи и унести от него в тот же миг. Силемпи в плечо ему лбом уткнулась, молча пальцами в рукав вцепилась, словно того же самого боялась.
– Не грусти обо мне сильно, Атнер. Я где-то рядом буду, хоть выйти к тебе и не смогу уже. Сбереги только все, что вместе сделали.
– Сберегу, – сказал он твердо, а поцелуй на макушке мягкий оставил.
Река той осенью вышла из берегов, а потом – быстро наступили морозы, сковав воду льдом, и Силемпи выдохнула.
* * *
По песчаному пляжу бегали с визгом дети: один заводила додумался поливать товарищей из пластикового ведерка водой, и теперь у воды происходила нешуточная баталия. Похоже, кому-то прилетело лопаткой, поднялся детский плач, прибежали несколько женщин – разнимать своих чад.
Силемпи поглядывала на берег издали, из-за буйков, чтобы ни один человек не заметил, что она не заурядная купальщица, решившая пощекотать нервы заплывом подальше в Волгу в последние теплые деньки этого лета.
Вутăш в столь людное место привело любопытство, но не к людям в целом, отнюдь. Она всем сердцем надеялась увидеть здесь конкретных людей и молила всех духов разом о том, чтобы они не передумали. В это шебутное время планы у людей так легко срывались, и чудом подслушанный в прошлый раз на пляже разговор не служил гарантией, что они действительно придут.
Сощурившись, Силемпи снова оглядела разрозненную толпу на берегу и наконец заметила тугие черные косички, бьющие по спине девчонку лет десяти.
Пришли.
Той осенью Силемпи не ушла, продержалась до заморозков, но потом пришла весна. Лед пошел трещинами, показалась черная вода, и потеряла она рассудок. Вышла к реке и без памяти обернулась течением подводным, второй раз утопленницей став.
Не сразу смогла она в памяти свою прежнюю жизнь воскресить, но так отчаянно цеплялась за воспоминания, как вода утекавшие, что успела еще на семью посмотреть, на Атнера своего.
Время уносило людей бурным потоком, и Силемпи оставалось только наблюдать за их уходом – издалека, посреди волн прячась, но хоть так.
Девчонка с толстыми косичками с помощью матери стянула ситцевый сарафан и в аляповатом купальнике с рыбками подбежала к кромке воды. Остановилась, едва ноги намочила, пятки в песок провалились. Заглянула в воду черными глазами – на миг замерла испуганно, что-то почуяв.
Силемпи напряглась. Вода звала девочку к себе – несильно, просто приглашала, но вутăш не в первый раз боялась, что однажды зов воды станет настойчивым, беспрекословным и беспощадно заберет кого-то из ее детей к себе.