Сено. Повесть - Александр Александрович Телегин

Александр Телегин

Сено. Повесть

І

Ослепительно солнечным октябрьским вечером пастух пригнал стадо и трагическим голосом сказал встречавшим у поскотины:

 Граждане! Конец пастьбе! Завтра не погоню. Конь сдох, а я за таким стадом на своих двоих бегать не могу.

У Катерины Ивановны, или тёти Кати, как звали её многие односельчане, сердце так и оборвалось:

 Серёжа, да как же! У меня дома, ни сенинки, ни солóминки!

 Не дури, Серёга!  поддержал народ.  Такая теплынь, а ты «не буду пасти!»

 С этих пор скотину в стойло сена не напасёшься! Допаси хотя бы по договору до восемнадцатого.

Но пастух Серёжа, у которого накануне сдохла арендованная в совхозе лошадь, упрямо тряхнул головой:

 Я сегодня был у Вадим Вадимыча, и он сказал, что лошадь не даст, а за сдохшую совхоз с меня удержит. Будто я виноват, что пацаны её из-под замка увели и заездили до смерти!

 Ну пожалуйста, Серёжа,  жалобно сказала тётя Катя,  попаси, а мы завтра сходим к директору, объясним, что ты не виноват и попросим лошадку. Всем обществом попросим.

 Пожалуйста! Дадут лошадь допасу. А сейчас извините! Ваша корова потеряется, вы не с Вадима Вадимыча пойдёте спрашивать, а с меня. Так ведь?  Сергей повернулся, показывая, что разговор окончен, и пошёл прочь, волоча за собой длинный пастуший кнут.

 Вот ведь какой упрямый, ети его!  сказал тёте Кате бывший бригадир животноводства, а ныне простой пенсионер Алексей Трифонович Ивкин.  А ведь он не имеет права бросить, у него договор до восемнадцатого.

Катерина Ивановна безнадёжно вздохнув, махнула сухонькой ручкой и пустилась догонять свою скотину, которой было немало: три коровы и два быка. Коров звали Мусями, а быков Борьками. Так давно было заведено: сорок лет прожила она в совхозе с мужем Александром Ивановичем, много прошло у них скотины через подворье, но все коровы неизменно были Мусями, а быки Борьками.

Различали их только по масти. Вот сейчас впереди шла Большая Белая Муся, потом Чёрнопёстрая Муся и, наконец, Краснопёстрая Муся. Один бык был Белый Борька, другой Сивый Борька. Затруднений от этого не было хозяйка подобрала бы клички ещё для десятка Мусь и дюжины Борек. Затруднения были только с кормами И вообще жизнь пошла какая-то непривычная, непонятная, тяжёлая.

Катерине Ивановне было семьдесят два года, она была маленькая, сухонькая и вряд ли весила больше сорока килограммов; черты лица имела мелкие, глаза большие и карие, носик тонкий и заострённый, из-под завязанного вокруг шеи платка с ярко-красными цветами по чёрному полю выбивалась прядка седых волос; на ней были синяя флисовая толстовка и чёрная юбка; на тощих ногах болтались резиновые сапоги.

Она догнала свою скотину, и теперь все шестеро плелись медленно и понуро. Казалось, и быки, и коровы, и их хозяйка думали одну общую грустную думу.

Было тепло, воздух прозрачен, небо лазурно, и ослепительно ярко заходило солнце. В его свете тени от коров были длинными, тёмно-серыми. Они скользили по рыжей траве, по влажной земле с опавшими листьями, а, набежав на забор или стену дома, вставали в вертикальное положение и шли рядом с живыми оригиналами, струясь на случайном экране под солнечным проектором маленькими головками, тонкими рожками и изломанными, колышущимися ножками.

Но Катерине Ивановне было не до игры света и тени. В голове ворочался мучительный вопрос: что делать, где взять сена? И чем больше она думала, тем сильнее становилось её отчаяние: сена взять было неоткуда.

Многие обещали привезти хотя бы тележку соломы, но никто до сих пор ничего не привёз, а сами обещалкины стараются не попадаться ей теперь на глаза. Значит ничего не остаётся, как завтра с утра самой гнать коров за село и бегать за ними целый день.

 О господи!  выдохнула тётя Катя, чувствуя от своих дум расслабленность членов и смертельную усталость.

Шедшая перед ней самая маленькая из коров Краснопёстрая Муся остановилась и вопросительно оглянулась: мол, что ты сказала, хозяйка?

 Иди, иди, Мусенька,  ответила ей старушка.

 С кем это ты, старая, разговариваешь? С коровами что ли?  тётя Катя не заметила, как её догнал Алексей Трифонович, успевший загнать во двор свою одинокую коровёнку.  Неужто понимают тебя?

 А как ты думал? Конечно понимают! Видишь, какие печальные? Мне грустно, и им не весело.

 Выдумываешь ты, Катерина

Минуту шли молча. Вдруг он кашлянул и сказал:

 Ликвидируй ты это стадо, бабка. Оставь одну корову и хватит вам с дедом.

 Время придёт, само ликвидируется,  ответила она недовольно.

 У тебя ведь и дома ещё два телёнка. Семь голов это куда к чёрту! В таком возрасте! Сил-то уже нету. Были бы вы с Александром Ивановичем помоложе, а то старики.

 Какие мы старики? Какой Александр Иванович старик?

 Ой ты! А сколько ему?

 Ну и немного, всего семьдесят семь.

 Х-х-х,  засмеялся Алексей Трифонович,  ну ты даёшь! Семьдесят семь! Нашла молодца!

 А что ты смеёшься? Мне семьдесят два я старуха что ли? В десять раз больше него делаю. Не сил у него нет, а стремления. Было бы стремление, взял бы, как другие пенсионеры, бутылочку, поехал на бригаду, десять центнеров и ему бы накосили.

 Тебя десять центнеров спасут? Твоему стаду и ста мало.

 Отвали, Трифонович! Языком мести не сено грести! Ты мне что предлагаешь? Выгнать их за ворота и сказать: идите куда хотите? Белую Муську я давно хочу продать, да не берёт никто. Пожалуйста, хоть ты купи, я и не дорого возьму.

 На черта она нужна. У неё и вымени нет, ети её! А матрасовка вон какая здоровая. Ей сена одной пятьдесят центнеров надо.

 Вот и другие так говорят. Зима придёт, я её зарежу. Жалко, а что поделаешь?

Бывший бригадир кашлянул, и тётя Катя почуяла, что прилетевший от него воздух пахнет то ли водкой, то ли самогоном, и поняла, зачем он за ней увязался: пропивашки проклятые, хоть на глаза не попадайся, уж не могут мимо пройти, чтоб на бутылку не попросить.

Проходя мимо усадьбы одного тракториста, где хозяин большими навильниками сбрасывал с пригона сено толстозадой корове и сонному от обжорства быку, она сказала с обидой:

 Если б я могла так кормить, и у моих коров было бы вымя.

 А ты к кому-нибудь обращалась насчёт сена?  спросил, проникаясь вдруг сочувствием, Алексей Трифонович.

 К кому я только не обращалась!  устало отмахнулась она.  И кто мне только не обещал. Но они ведь обещают, пока на бутылку надо, а потом в кусты, у всех уважительные причины.

 Ух, ети их Ну много ли нас таких осталось, которые совхоз вот вот этими руками вынянчили. Они бы должны вам с дедом во двор сено привезти: надо не надо, а вот вам пятьдесят центнеров бесплатно, потому как это наш долг! Ну так ведь? Прямо обидно за вас! Ты пойми, это не то, что я сейчас немного выпимши, а и раньше тоже Летом смотрел, как ты лопухи мешками таскала: «Эх,  думаю,  ети его, этого Вадима Вадимыча! Неужели нельзя тележку травы старикам привезти!» Понимаешь, жалко мне вас и обидно!  у Алексея Трифоновича увлажнились глаза.

А Катерине Ивановне как-то даже неудобно стало от такого горячего проявления сочувствия, и она сказала неуверенно:

 Я б ещё и не желала бесплатно. Пусть бы было, как раньше: совхоз бы накосил сено, привёз на сеновал, а я бы выписала, получила по накладной сколько положено и дело с концом. А сейчас кто на тракторе тот косит сколько хочет: себе, родственникам, друзьям и знакомым, а ты, старая дура, отвали, потому что никому не нужна. Не нравятся мне такие порядки.

 Это они, бабка, ети их, хозяина так воспитывают. Это безобразие называется арендный подряд. Совхозу арендную плату заплатили и сами себе хозяева: кому хотят, тому косят: захотят бесплатно, захотят за бутылку, на ящик водки потребуют тоже никуда не денешься.

 Да разве так можно?

 Ты же видишь, что так есть. Или глазам своим не веришь? Доперестраивались! Рынок, ети их! Ты бы посмотрела, что летом в поле делалось. Ой-ёй-ёй!  Алексей Трифонович замотал головой, изображая изумление масштабами бардака.  Все с бутылками лезут, ругаются, трактористы пьяные, за руль держатся, чтобы из кабины не выпасть. Мой Сашка тоже, ети его, каждый вечер вдупель приезжал.