Трианонский мирный договор 1920 года: Факты, легенды, домыслы - Хаванова Ольга Владимировна

Балаж Аблонци

Трианонский мирный договор 1920 года: факты, легенды, домыслы

Моим родителям

Предисловие ко второму изданию

Первое издание этой книги разошлось десятитысячным тиражом, что на рынке научно-исторической литературы Венгрии более, чем достойный результат. Как это часто случается с подобными темами, прием был далеко не восторженным. Многие ссылались на нее в работах, еще больше в интернете, в мире блогов. В рецензиях Чабы Соти, Давида Турбуца («Limes»/«Граница»), Аттилы Хуняди («Korunk»/«Наш век»), Ласло Селке («Szépirodalmi Figyelő»/ «Литературный наблюдатель») или Петера Вежени («Korall»/«Коралл») наряду с отдельными замечаниями давалась в целом позитивная оценка. Были и критические отзывы, из которых следовало: возражения вызвали отдельные термины книги (например «территориальный урон»/területcsonkítás[1]) и сама ее концепция (правда, здесь иным критикам не хватало конкретики). Другие не находили иных аргументов, кроме как безвкусное оформление титульного листа[2]. Наконец, в ряде случаев вообще не было ясно, как реагировать на негативное отношение к книге: в большинстве анонимно высказанные суждения касались моих политических мотиваций или возможных недостатков моего характера[3]. Впрочем, пожаловаться не могу, таких было немного. Я благодарен за бесчисленные поздравления, пожелания удачи от незнакомых мне людей, ободряющие выкрики на эскалаторе в метро. Большое всем спасибо!

В 2010 г., после выхода книги в свет, меня пригласили в небольшой город Д. в Западной Венгрии, чтобы я прочел лекцию по случаю недавно введенного Дня национального единства и провел урок истории о Трианоне[4]. Эта поездка оказалась для меня очень поучительной по ряду причин. В регионе, считающимся на фоне других областей Венгрии зажиточным, я увидел безнадежность, героическую борьбу местной школы и города за достойную жизнь. По внешним признакам я определил, что значительная часть школьников, действительно интересовавшихся темой, были сторонниками тогдашней праворадикальной партии Йоббик[5]. После двухчасовой лекции и перед памятной речью в стенах городского дома культуры мои хозяева, которые и до этого не выказывали большой сердечности, настояли на том, чтобы показать мне местный памятник Трианону. Я убедил себя, что как антрополог веду «включенное наблюдение», хотя мне было просто любопытно. После небольшой пешей прогулки мы пришли к крестьянскому домику, во дворе которого стоял памятник, подпираемый древком знамени. Он оказался самым что ни на есть традиционным трианонским памятным крестом, каких в период между двумя мировыми войнами сотнями ставили в венгерских населенных пунктах. На глухой стене соседнего дома, принадлежавшего тому же хозяину, автор гигантской мемориальной композиции (назовем его Б.) изобразил Венгерское королевство в границах до 1920 г. и гербы исторических комитатов. Работа явно не была завершена: гербов было меньше, чем 72. Когда мы входили во двор, хозяин, одетый в кафтан à la Бочкаи, быстро нажал кнопку, предусмотрительно расположенную на внутренней стороне ворот, и из динамиков зазвучал один из шлягеров какой-то «национальной» рок-группы. Меня заинтересовало, какое место Б. занимал в городской иерархии, реконструктор он или бард, и насколько важен для него этот памятник, простая ли это прихоть или политический манифест? О себе он поведал, что не нашел работы по месту жительства и работает рабочим в северной Италии и Германии. «Со словаками мы прекрасно понимаем друг друга»,  сказал он, как бы оправдываясь. И добавил: «Ко мне приезжают со всех концов страны, копируют, но я не в обиде». Тривиальность и не менявшаяся с 1930-х годов иконография этой любительской инсталляции завораживала: если не брать в расчет крайне правую рок-группу, этот крест, этот флагшток и эта картина могли бы украшать публичное пространство любого венгерского города в межвоенный период.

Стоит задуматься, сколь же неизменна и закостенела память о Трианоне, и сегодня становится все яснее, что так будет еще долгие годы. Не подвергая сомнению достоверность историй о перенесенных венграми страданиях, зададимся вопросом: может ли Трианон означать что-то другое? Или, по крайней мере, также что-то другое? Не является ли он синонимом особого пути венгерской истории и модернизации, или суммы индивидуальных и коллективных страданий и их психологического переживания. Трианон встроен в традицию с четко очерченными границами. Габор Дяни сформулировал четыре причины современного культа Трианона: 1) прошлое, которое осязается в том числе и физически; 2) изначально живая и по сей день актуализируемая коммуникативная память о мирном договоре; 3) трагическое событие, которое вписывается в традиционно патетический нарратив венгерской истории; 4) наконец, Трианон это одна из точек в более широкой системе координат, в которой развиваются отношения Венгрии с Западом[6]. В качестве пятой причины (или дополнения к первой) можно сказать, что для венгров в сопредельных с Венгрией странах настоящее неразрывно соединено с прошлым. Поэтому не следует ожидать, что через 50, 70 или 100 лет Трианон превратится в «холодное воспоминание», подобно эпохе османского владычества или австро-венгерского дуализма.

В истории мирного договора друг на друга накладываются личные воспоминания, публичная история (public history), профессиональная историография, государственная историческая политика и множество легенд.

Это обстоятельство часто порождает у историка неуверенность, а затем и скепсис. Кристиан Унгвари по случаю 95-й годовщины договора выразил то, что я чувствую в своем сердце: проблема с Трианоном в том, что «им нельзя довольствоваться, нельзя принять, нельзя не принять. С ним, откровенно говоря, ничего нельзя поделать»[7].

Именно так я себя и чувствую в эти дни.

Предисловие

Эта книга не об истории подписания Трианонского мирного договора, в ней даже не говорится о размере территориальных потерь. Кого волнуют эти вопросы, тот может обратиться к замечательным работам Игнаца Ромшича и Миклоша Зейдлера.

Моя книга не что иное, как попытка понять, какие раны нам нанесли прошедшие 95 лет и нашли ли мы от них лекарство. Что думают о Трианоне историк, общество и политика? Почему мы не отпускаем от себя обросшие легендами истории о заключении мира, которые для многих и сегодня служат универсальным объяснением всего происходящего? И каковы эти объяснения?

Мне было пять или шесть лет, когда родители взяли меня с собой в Шарошпатак, где на кладбище покоится мой дед, в прошлом учитель латинского и греческого языков реформатского коллегиума. Я никогда его не видел, он умер за двадцать четыре года до моего рождения. От той поездки в память мне врезались два впечатления: прежде всего от поезда. В те годы на маршруте Серенч Шаторайяуйхей еще ходил паровоз. Наблюдать, как, выплевывая дым и пар, он выкатился на пути перед станцией, было ужасно. Лестница, по которой предстояло вскарабкаться в вагон, начиналась где-то у моей головы. Было холодно, всюду удушающий дым, и я понятия не имел, как мы сядем в поезд. В Шарошпатаке тогда все сокрушались из-за закрытия региональной ветки, пролегавшей между окрестными холмами. Иными словами, был большой и вполне реальный паровоз, выехавший откуда-то из истории, дни которого были сочтены. И была железная дорога, которую уже упразднили, но для всех она продолжала существовать. Показывали рельсы, стрелочные переводы.