Не ем я, знаешь ведь, детям покупаю. Мальчишкам без мяса нельзя. Им сила нужна, а какая без мяса сила.
Им, значит, можно, а мне нет.
За них я перед Богом в ответе.
Так вот ты чего в Молену пошла? Грехи замаливать? Прохор прихлебнул ещё чаю. Так и мои бы заодно отмолила.
Проша, остановись! Что ты делаешь? Не кончится это добром! Не кончится.
О чём это ты? Прохор нахмурил густые брови.
Люди сказывают, ты в игорный дом ходишь.
Врут!
Врут? Тогда где ты по ночам бываешь?
Как это где? В пароходстве! Ты как думала, деньги достаются? Пароходство держать это тебе не кренделя печь.
Ой ли, покачала головой Прасковья. У тебя из кармана карты выпали, Федька вчера подобрал, мне отдал. Зачем ты обманываешь? Не доброе это дело. Не доброе. Ладно я, сыновья ведь у тебя, их по миру пустишь.
Сыновьям я ремесло дам. Каждому. Проживут, ежели что.
Что за напасть такая? Вот уж откуда не ждала. Прасковья уронила голову в скрещенные на столе руки и заплакала.
Глава третья
Удивительная пора. Всё как-то вдруг и сразу. В 6 утра может ещё быть темно, а в 6.30 вовсю светло, без всяких там затяжных рассветно-закатных сумерек.
Девки, подъём! кричит Харитон, приоткрыв в девичью комнатку дверь.
Ммм, недовольно мычит Дуня и, вытягивая из-под головы подушку, накрывает ею мясистое ухо.
Уля отбрасывает простынь и садится в кровати. Из всех сестёр она единственная легка на подъём. Ранняя пташка зовёт её отец. Когда-то первой вставала Верка, но не потому, что не спалось, просто она старшая, и, значит, на ней ответственность за младших. Вообще-то, самой старшей была Дуняша, но она ленива и неподъёмна, а Верка любила командовать, Дуня легко уступила ей своё право будить остальных. Но Верка вышла замуж, переехала на другой берег Днестра, и будить сестёр стало некому.
Уля глянула на Фросю. Эту не добудишься. Фрося отличалась не только хорошим аппетитом, но и мертвецкой сонливостью. Но уж если удавалось её растолкать, то вставала Фроська сразу, без потягиваний и зевот, шла твёрдым шагом к умывальнику, черпала воду из таза пригоршнями, опуская в них круглое помятое от сна лицо, хрюкала, булькала, кряхтела от удовольствия. Хватала с крючка полотенце и тёрла им лоб и щёки с только ей одной присущим остервенением, отчего лицо становилось розовым и гладким и напоминало мордочку поросёнка. Дуня же, проснувшись, долго валялась в постели, с неохотой выбиралась из неё только, когда все уже садились завтракать. Накинув халат, неумытой и нечёсаной садилась за стол. Не обращая внимания на окрик матери, хватала булку, вонзала жёлтые зубы в жёлтую сдобу и с чмоками прихлёбывала чай из блюдца. Любила поспать и Маня, но после тычка в спину обычно вставала без возражений.
Уля развернулась к сестре, но та не спала. Смотрела прямо перед собой и лицо такое В общем, необычное лицо. Как будто что-то такое она накануне узнала и теперь, владея этим тайным знанием, думала, как им распорядиться.
Ты чиво?
Ответа не последовало.
Влюбилась, что ль?
Маня посмотрела на сестру и невесело улыбнулась. Хоть и скрывала Маня, но все сестры знали о том, что она сохнет по Володьке Кирьянову.
Да так! подскочила и направилась в кухню.
К пыхтящему самовару семья была в сборе.
Сегодня поделите участок от забора до сарая на двоих, Маня с матерью на рынок поедет, а Фрося мне в саду подсобит, как обычно раздавал задания отец за завтраком.
Эх, ма возмущается Дуня. Лучше я на рынок.
Не лучше, Малаша наливает кипяток в кружку, строго поглядывая на старшую дочь. Тебе на рынок дорога заказана. До сих пор от стыда краснею.
Подумаешь Дуня втянула в себя горячий чай со звуком несущегося на всех парах паровоза. Подобрала с земли, а она орать.
Так почему не отдала?
Почём мне знать, что это ейный? Смотрю, валяется, ну и сунула в карман.
А должна была хозяйке отдать. С её лотка слетело.
Слетело-улетело.
Цыц! Позор такой на мою голову. Как теперь в глаза Антонине глядеть?
А не глядеть вовсе. Пусть лучше за товаром своим смотрит. Чтоб ветром не разносило. А что упало, то пропало.
Эх, Дунька, дождёся ты у меня, просвистел в прореху зубов Харитон. Возьму оглоблю
Не грози, не боюсь. Супротив отца Дуня крепче и бойчее, что позволяет ей вести себя вызывающе нагло.
А ну, марш в огород и до обеда, чтоб всё пропололи, взорвалась Маланья, сама лично проверю.
Дождя не было давно. Небо покрылось голубой безоблачной глазурью ещё неделю назад и зависло в таком состоянии. Земля сохла, трескалась и пылила. Прополка в такую погоду не самое привлекательное занятие. Вот ничего не берёт эти сорняки. Полезная растительность без воды вянет и погибает, а этим хоть бы что. Растут себе, жажды не зная. Дуня воткнула тяпку в ссохшуюся насыпь земли, оглядела родовые угодья и скривилась.
Как мне это всё надоело.
Опираясь на тяпку, Уля пошла вдоль кромки поля, отмеряя шагами ширину участка.
Двадцать. Значит по десять на каждую. Вернулась на десять шагов и воткнула тяпку. Отсюдова проведём линию.
Какую ещё линию? Дуня подошла к сестре и, загораживая ладонью глаза от солнца, недовольно посмотрела на Улю.
Как какую? Батька сказал пополам поделить.
Мало ли шо он казав. И вообще, не командуй. Я старше, вот и поделю надел сама, как считаю нужным, оттолкнула сестру. Что ты тут насчитала?
Дуня почесала затылок и поплелась вдоль кромки к началу поля.
Раз, два, три, пять, восим, десять, шишнацать
Ты чего? Какие восемь? Какие шестнадцать? Ты считать не умеешь.
Это ты не умеешь. Не лезь, я лучше знаю, я старше. Брысь отсюдова. Оттолкнула Улю и пошла дальше, бубня под нос цифры.
Дойдя до конца участка, повернулась, крикнула.
Пидисят.
Откудава пятьдесят? У тебя шаги шире, значит, меньше должно получиться.
Говорю пидисят, значит, пидисят, по симнацать на кажную, пошла на Улю мелкими шажками. Остановилась шагов за пять до того места, которое Уля наметила, как середину.
Вот отсюдова линию проведём.
Ну, Дунька, ты и наглая. Вот, где серёдка! Уля топнула ногой. Видно же, что серёдка здеся.
Не знаю я, что тебе там видно, может ты косоглазая. А с моего места видно, что здесь надо линию проводить.
Это я косоглазая? кровь хлынула Уле в лицо, и она покрылась бордовыми пятнами. Да ты Уля подхватила тяпку и двинулась на сестру.
Иди, иди, сама посмотри. Дуня стукнула остриём тяпки сухую землю и подкапнула. Вот отсюдова линию нарисуем. Выставила вперёд ногу, указывая носком сандалета начало деления. Вот это моя половина, кивнула на меньшую долю, а вот та твоя.
Себе меньше, а мне от возмущения щёки Ульяны раздувались, как бычьи пузыри.
На твоей половине сорняков меньше.
Ничего не меньше. А если меньше, тогда забирай себе эту часть.
Нет, уж всё отмерено. Вот от этой точки и начинай, кивнула на торчащий из прорехи сандалии большой палец ноги.
Ах, так! Ну хорошо! Тяпка в руках Ули взлетела вверх и полетела вниз, отсекая на излёте торчащий грязным ногтем вверх палец.
Секунду Уля смотрела на забившую словно родник струйку крови и вывалившийся из прорехи сандалии обрубок Дуниного пальца. Багровость лица мгновенно сменилась желтовато-серой бледностью. Отбросив тяпку, под вопль сестры, она понеслась вдоль поля, козочкой перемахнула через забор и скрылась в зарослях кустарника.
***
Ночь тёмная материя, которая влечёт и пугает. Но пока Уля идёт, ей не страшно, страшно будет, когда придёт. Может, удастся проскользнуть незамеченной.
Окна тёмные. Уля выдохнула значит, спят. Может и пронесёт. Спрятала за пазуху траву. Подтолкнула дверцу калитки. Калитка хрипло чихнула, заскрежетала ржавыми петлями, хлопнула деревянными краями и тишина. Глаза, привыкшие к темноте, различили на крыльце фигуру матери. Маланья сидела на дощатом полу, прижав голову к косяку, закутанная в кокон лёгкой белой шали.