Юде нравилась Дарья. В былые времена он не прошёл бы мимо, но сейчас его волновала судьба Дины и сыновей. Немцы убивают евреев? Всех? Как может такое быть? А литовцы? Тоже? Но ведь так хорошо было в Литве, так спокойно, а сколько знакомых было у него среди литовцев. И что в один день всё переменилось? Возможно ли это?
И всё же сердце болело, не проходила тоска, и с каждым днём усиливалась тревога. А тут рядом молодая вдова. Может, надо развеять грусть? И ему, и ей легче будет. Юда не сомневался, что и Дарья хочет того же. Конечно, он старше, но не в отцы же ей годится. Юда понимал, что может рассчитывать лишь на мимолётное приключение, что скоро ему придётся покинуть Дарьину избу, но ведь не могут же они просто так разойтись!
Завтра придёт дрезина, сказала Дарья. Отправлю тебя в Илецк. Ну а там мой свёкор встретит, расскажет, как и что надо делать.
Айзексон понял, что другой возможности не будет.
Спасибо тебе, начал он. Ты меня спасла. И что теперь? Попрощаемся и в разные стороны? А я тебя запомнить хочу. Всю. Твои губы, твои руки, твои движения. Я бы тебе и больше сказал, но русских слов не хватает, и Юда попытался обнять Дарью.
Как он и предполагал, сопротивления не последовало. Дарья позволяла себя целовать, и Юда чувствовал, как она вздрагивает. Он знал эту женскую дрожь и становился всё более настойчив. Вдруг Дарья, словно опомнившись, оттолкнула его.
Не надо, Юда! Отойди. Сядь.
Озадаченный Юда сел за стол. Он ожидал другого. Дарья присела напротив, но заговорила не сразу:
Думаешь, я каменная? Думаешь, мне не нужно? Ещё как нужно! Да не выйдет у нас с тобой ничего. Тебе-то что? Ты сегодня здесь, завтра там А я что, по-твоему, делать должна?
А если вернусь? Я слышал ещё до тифа, что поляки на русский фронт не хотят. Они к англичанам перейти хотят, в Персию. И пусть уходят. А я обратно поеду. К тебе. Скажу, где надо: не хочу в Персию, в Россию хочу.
Дезертировать собираешься?
Юда уже слышал это слово и энергично замотал головой.
Нет, Даша, нет! Какой дезертир? Польская армия русским не подчиняется. Польскому правительству подчиняется, а полякам евреи Как это по-русски?.. А, вспомнил! Ну, как заноза. Будут рады избавиться. Можем в Илецк твой поехать. Или, как его, в Чкалов, выговорил он с трудом. Я в делах понимаю. Придумаю, как нам прожить. Тяжёлое время сейчас, но я ловкий
Вот как? Уже всё решил? Действительно ловкий! Значит, хочешь войну пересидеть за бабьей спиной? А русские парни пусть за тебя воюют?!
Юда замолчал. Он не ожидал таких слов. Тем более что у него никакого заранее подготовленного решения не было. Мысль остаться с Дарьей возникла внезапно, и он не понимал, как эта мысль не пришла к нему раньше. Почему он об этом не подумал? С армией Андерса у него одна дорога на фронт. Не на русский, так на другой. А он, Юда, на войну не спешит. Не его эта война. И надо же: Дарья сразу раскусила то, что завертелось у него в голове. А если не возвращаться к Андерсу? Прямо в этом Илецке и остаться? Шансов, может, и немного, но попробовать надо.
Дарья первой нарушила молчание:
Не сердись. Ты, как видно, человек неплохой, да и нация твоя непьющая. Не то что наши мужики, да только нет их сейчас. На войне они, за Россию стоят. А кто за неё стоять будет? Ты, что ль? И правда: какой из тебя солдат? На фронт попадёшь сразу убьют. А знаешь, приблизила лицо Дарья, и Юда почувствовал её дыхание, может, и сошлась бы я с тобой. Подружка у меня была до замужества. А я не хотела такого, который пить будет да кулаками махать. Хотела спокойного, доброго. Так она всё смеялась. «Ты, говорит, еврейчика найди. Они все тихие, как ягнята». А я и подумала: может, правда? Ну и что, что еврей? Зато не обидит. Только где в нашей степи евреи? А потом мне Федя подвернулся. Он пить не мог, его от водки мутило. Смеялись над ним, а я решила: вот моя судьба. И не ошиблась. Душа в душу жили. Не то что пальцем не тронул слова обидного не сказал. Вот почему забыть его не могу. В сердце он у меня, не перейти через это. Может, позже когда, а сейчас Ведь и двух месяцев не прошло с похоронки той. Ты уж прости. Наговорила я тут всякого Давай ложись, а я пока тебе в дорогу кой-чего соберу.
На следующий день Юда трясся на ветру в продуваемой со всех сторон дрезине, кутаясь в тулуп покойного Фёдора и ощущая на губах прощальный поцелуй Дарьи. Будь у них время, не устояла бы Дарья, не выдержала бы одна. Если удастся зацепиться в Илецке, шансы возрастут. Но ведь он не знает, что с его семьёй! Если Дина и дети живы, то зачем ему Дарья? Отсидеться, пока война, и сбежать? Нет, так нельзя. Дарья его выходила, с того света вытащила и достойна лучшего. Значит, надо пожелать ей счастья. Правильно она сделала, что его отшила. Литовский еврей и русская степнячка, или как там, казачка не самая подходящая пара. Разве мог бы он, чужой, привыкнуть к её исконной среде? Или они к нему? А в Литве ей что делать? Нет, надо немедленно выбросить всё из головы. Юда занервничал: с минуты на минуту должен появиться занесённый снегом, как вся эта бесконечная степь, Илецк, и от того, как там колесо повернётся, зависит его дальнейшая судьба.
Как и обещала Дарья, её свёкор встретил Юду на станции. Не дав раскрыть ему рта и оставив ждать в станционном зале, старик забрал документы и пропал. Станция была узловой, и в переполненном помещении Юда отчаялся найти место не только на скамье, но и на полу, хотя на мокрый и грязный пол он всё равно бы не сел. Так он и стоял, смутно догадываясь, что остаться в городе не удастся и придётся ехать дальше, в неведомый Янгиюль, куда занесла нелёгкая польскую армию Андерса. Прошёл час, Юда изнемогал, но должна была пройти ещё целая вечность, пока Дарьин свёкор появился снова, неожиданно выскочив из какой-то боковой двери.
Ну, мил человек, вот тебе документ со всеми печатями и поезжай-ка ты с Богом своею дорогой. Знаю, что ты на Дашку пялился, да не по тебе кобылка. А ты хорош: решил, значит, воспользоваться
Зачем вы так? Она не маленькая. Дайте ей самой выбирать.
Выбирать? Кого выбирать? Такого, как ты, приблудного? Смотри, ежели что! У меня сын в НКВД. Держи свою бумагу, а про Дарью забудь. Не смотри, что вдова. Месяц как похоронку получила, ещё слёз не выплакала. Сирота она, и я ей за отца. В обиду не дам! повысив голос, заявил свёкор, хотя вокруг были люди. Заруби на длинном своём носу, что ты ей не пара!
В армии Андерса, куда Юда вынужден был вернуться, царили антисоветские настроения. Сам Владислав Андерс был боевым генералом и польским патриотом, но ни он, ни его офицеры не хотели сражаться на стороне коммунистов. Даже с захватившими Польшу нацистами. Прозондировав почву, Юда убедился, что его предположения верны. Одним евреем больше, одним меньше полякам было всё равно, но лучше, если меньше. Они не прочь были демобилизовать Юду, но что скажет советская сторона? Юда хорошо помнил, что попал в польскую армию по специальной амнистии, и не хотел снова оказаться в лагере.
Помогли врачи. После перенесённых болезней Юда мало подходил для военной службы. Его комиссовали, и он уже собирал вещи, когда к нему подошёл Менахем Бегин. Этот нервный молодой человек из Брест-Литовска, руководитель польского «Бейтара», пользовался непререкаемым авторитетом среди евреев армии Андерса. Бегин был в том же лагере, что Юда на Печоре. Там они и познакомились. Менахем не стал заходить с тыла. Сухо поздоровавшись, он словно наотмашь ударил Юду:
Убегаешь, Юда?
С какой стати я должен воевать за поляков? перешёл в контратаку Юда. Польская армия нужна была, чтобы вырваться из лагеря. Теперь я свободен. Меня комиссовали.
За поляков воевать? переспросил Бегин. Может, и не должен. А за евреев?
Я в эти разговоры о массовых убийствах не верю. Такого просто не может быть. Я немцев знаю, вёл с ними дела. В тридцать шестом году