В подобном ключе мыслили и стоики, знавшие толк в военном искусстве: когда требуются эффективные действия против врага, в том числе направленные на уничтожение, то такие эмоции, как страх и гнев, только мешают, повергают в ступор, побуждают к неадекватным мерам и мешают грамотно достигать поставленной цели. Сенека в своем трактате «О гневе», напрямую полемизируя с Аристотелем, пишет: «От всякой пагубной страсти легче всего совсем избавиться, чем научиться ею управлять»[3]. Зрелый, уравновешенный человек владеет собой и руководствуется разумом, тогда как одержимый гневом распущен и не может держать себя в руках; «гнев возбуждается пустыми и не идущими к делу мелочами».
Сенека и другие стоики считали, что необходимость время от времени сурово наказывать и воевать мы путаем с необходимостью гнева. И если Аристотель, как напоминает нам Сенека, утверждал, что для простого воина, в отличие от полководца, гнев полезен, то сам римлянин был убежден: хорошие солдаты, хорошие воины-стоики никогда не впадают в гнев, иначе они провалили бы дело, которого от них требует печальная необходимость. Вот как рекомендует поступать с гневом Сенека: «Вырывать его с корнем Не стоит пытаться удерживать гнев в пределах умеренности лучше изгнать его совсем, ибо какая может быть умеренность у столь дурной вещи?»
Позже я осознал, что и у буддистов, и у стоиков требование искоренять гнев связано с приматом этики в их философии. Задача этики способствовать правильным поступкам, уменьшать страдания и боль (в буддизме обозначаемые термином «дуккха») и по возможности вытеснять их счастьем. Гнев, по крайней мере в одном из стандартных проявлений, направлен на то, чтобы обидеть, причинить боль и страдание. А к этому человек стремиться не должен. Ярость служанка алчного эго, требующего удовлетворения, и это алчное, опустошающее эго, стремящееся уничтожить все на своем пути, и есть проблема, главная причина страданий, а не решение этой проблемы.
Что касается буддистов, у них есть еще одна причина противостоять гневу, связанная с сугубо буддийской метафизикой человеческого выбора. Гитлер и иже с ним опасные узлы на развязках дорог мирового развития. Их нужно устранить. Это практическая необходимость. Но мы, оказавшись в условиях, позволяющих остановить Гитлера, обязаны выполнить свой долг и должны сделать это с любовью и состраданием. В конце концов, на месте Гитлера мог оказаться сам устраняющий, его ребенок или родитель. Этический императив состоит в том, чтобы всегда любить и замещать состраданием и любовью какое бы то ни было насилие, жестокость, ненависть, боль. Это побуждение жить, проявляя милосердие и стараясь облегчить страдания всех мыслящих и чувствующих существ, ключевая идея буддизма. Ее предлагают как единственное разумное отношение к страданию, а оно неотъемлемое условие нашего существования. Везде, где вы сталкиваетесь со страданием, старайтесь облегчить его и взамен дать счастье.
На плодородной духовной почве северной Индии V в. до н. э. зародилось множество духовных практик, призванных справиться с проблемой сансары круговорота рождения и смерти. В первом приближении сансара просто констатирует факт: все, что возникает или рождается, в конце концов умирает, истлевает, развеивается. Все и вся будь то растение, животное или человек рождается и умирает. Любой из нас обречен терять любимых и близких и становиться утратой для тех, кто любит нас. Знание уже в момент рождения ребенка, что этот драгоценный невинный младенец не избежит пращей и стрел судьбы, а в конечном итоге состарится и умрет, омрачает счастье от его появления на свет.
Понятие сансары в индийской философии ставит проблему глубже в сравнении с авраамическими традициями, в рамках которых считается, что человек проживает земную жизнь однократно пепел к пеплу, прах к праху и душа его обретает вечную жизнь (в раю или в аду) тоже лишь единожды. Индийская философская традиция, включая буддизм и джайнизм, предполагает (за исключением материалистического учения чарвака) реинкарнацию вечный круговорот рождений, роста, дряхления и смерти, повторяющийся из жизни в жизнь.
Каждая из соперничающих философий толкует повторяющийся круговорот сансары по-своему и предлагает свой рецепт освобождения способ вырваться из бесконечного цикла перерождений в человеческом и животном воплощении, а также, возможно, в виде ангелов и демонов в одном из внутренних или внешних миров.
Стоит отметить, что в мире насчитывается около 500 миллионов буддистов[4]. Половина из них проживает в Китае, где они составляют меньшинство (немногим более 18 %) населения. Значительная доля оставшихся представлена в нескольких преимущественно буддийских странах, в число которых входит Таиланд, Мьянма, Бутан, Камбоджа, Шри-Ланка, Лаос, Вьетнам, Япония и Южная Корея. В Индии, где буддизм когда-то зародился, сейчас буддистов менее 2 %. В Северной Америке их почти четыре миллиона, или около 1,4 % населения. Большинство из них выходцы из Восточной или Южной Азии (самая крупная ветвь в их составе японская буддийская школа Чистой Земли), хотя к буддистам причисляют себя все больше зажиточных белых американцев, особенно в «духовном, но не в религиозном» смысле.
Согласно господствовавшей в Индии примерно в V в. до н. э. брахманской традиции, в ответ на которую появился буддизм, освобождение от сансары достигается совершенным исполнением обрядов, доступных только избранной касте священников-брахманов. Освобождение (мокша) предполагает расставание и с телом, и с сознанием, при котором атман вечный и неизменный неограненный алмаз, составляющий нашу сущность, соединяется (точнее, воссоединяется) с основой и источником Вселенной Брахманом. Освобождение (мокша), как правило, требует многочисленных реинкарнаций, в ходе которых принадлежность человека к высшей касте становится свидетельством, что он достоин дальнейшего и окончательного возвышения и причисления к сонму абсолютно просветленных созданий.
Будда выбрал своей мишенью два столпа брахманизма Брахман и атман. Будда не отрицал вероятное существование такого трансцендентного источника всего сущего, как Брахман, скорее настаивал на том, что о сверхъестественных свойствах Брахмана человек не может знать (заметим, что к перерождению он с подобным скепсисом не относился). Это эзотерический вопрос, не имеющий отношения к практическим проблемам бытия и облегчения страданий. Что же касается вечного и неизменного атмана, Сиддхартха придерживался позиции, которую мы бы назвали радикальным эмпиризмом. Опыт учит, что все непостоянно, а значит, и я. У меня нет атмана. Да, я человек, психофизически единый и неделимый, который существует некоторое время. Я обладаю сознанием. Сознание создает и хранит историю моей личности. Но атманом я не обладаю.
Буддийская концепция «не-Я» (анната, анатман) довольно сложна и часто понимается превратно. Заметьте, я сказал, что люди есть. Я человек. Люди обладают сознанием. Я обладаю, вы обладаете. А еще у нас есть личность и темперамент. Нет только неизменной сущности атмана.
Мы можем в той или иной степени избежать философской эквилибристики и анахронического поиска аналогий для буддийского понятия «не-Я» в учениях Аристотеля, Джона Локка, Дэвида Юма, Уильяма Джеймса или Дерека Парфита. Достаточно принять во внимание следующее: утверждение Сиддхартхи о том, что каждый из нас анатман, а не атман, в первую очередь утверждение от противного, сделанное в совершенно определенном историческом контексте. Таким образом он отреагировал на мистицизм и чванство браминов, которые кичились тем, что их сущность (атман) есть одно целое с сущностью космоса (Брахманом). Обе доктрины принадлежали к области эзотерики и шли вразрез с чувственным опытом Будды, говорившим ему, что все вокруг непостоянно. Все течет и движется. Никаких вечных сущностей нет ни Брахмана, который стоит за Вселенной, ни атмана в нас. Последние слова Будды были: «Всему обусловленному неотъемлемо присуще разрушение. Усердно стремитесь к цели»[5].