Персефона закатила глаза. Ее внешность была для матери еще одним поводом для раздражения.
Вот! наконец воскликнула Деметра и отпустила ее подбородок. Прекрасно.
Персефона взглянула в зеркало. Она была права Деметра скрыла все, что Персефоне так нравилось в своей внешности. И все же она сумела выдавить:
Спасибо, мама.
Да не за что, мой цветок. Деметра погладила ее по щеке. Ну, расскажи мне об этой работе.
Это слово слетело с губ Деметры, будто ругательство. Персефона стиснула зубы. Она удивилась, как быстро и бурно в ней вспыхнул гнев.
Это стажировка, мама. Если я справлюсь, то получу работу, когда закончу учиться.
Деметра нахмурилась:
Дорогая, ты же знаешь, тебе не обязательно работать.
Ага, конечно, пробормотала Персефона себе под нос.
Что ты сказала?
Персефона повернулась к матери и произнесла уже громче:
Я этого хочу. И у меня неплохо получается.
У тебя много чего неплохо получается, Кора.
Не называй меня так! огрызнулась Персефона, и глаза ее матери вспыхнули. Она уже видела этот взгляд прямо перед тем, как мать высекла одну из своих нимф за то, что упустила ее из виду.
Персефоне не следовало выходить из себя, но она не смогла сдержаться. Она ненавидела это имя. Это было ее детское прозвище, и значило оно «дева». Само это слово было подобно тюрьме, но, что еще хуже, оно напоминало ей, что, если она переступит черту, прутья ее клетки тут же отвердеют. Она была лишенной магии дочерью обитательницы Олимпа. Кроме того, она заимствовала магию своей матери, и эта привязь делала ее послушание матери еще более важным. Без чар Деметры Персефона не смогла бы жить в мире смертных, не выдав себя.
Прости, мама, выдавила она, не глядя матери в глаза. Не потому, что была расстроена, а потому, что на самом деле не чувствовала себя виноватой.
О мой цветок. Я тебя не виню. Деметра положила руки на плечи дочери. Это все мир смертных. Это он нас с тобой разделяет.
Не говори глупостей, мама, вздохнула Персефона, обхватив ладонями лицо Деметры. Произнося следующие слова, она была более чем искренна: Ты все, что у меня есть.
Деметра улыбнулась, положив руки на запястья дочери. Метка Аида снова прожгла Персефоне руку. Мать слегка наклонилась вперед, словно хотела поцеловать дочь в щеку. Но вместо этого сказала:
Помни об этом.
После этого она исчезла.
Персефона выдохнула, ее плечи опустились. Даже когда ей было нечего скрывать, общение с матерью изматывало. Она все время была на взводе, в постоянной готовности к тому, что мать посчитает неприемлемым на этот раз. Спустя время Персефона начинала думать, что излишне накрутила себя по поводу досадных слов матери, но иногда они ранили ее.
Она отогнала неприятные мысли, сосредоточившись на выборе наряда для сегодняшнего дня прелестного светло-розового платья с присборенными рукавами, пары белых туфель на танкетке и белой сумочки. Перед выходом она остановилась у зеркала, чтобы всмотреться в свое отражение, и сняла чары с волос и лица, вернув себе кудри и веснушки. Богиня улыбнулась, снова узнав себя.
Персефона покинула квартиру и почувствовала себя гораздо счастливее, едва ступив под утреннее солнце. У Персефоны не было машины, не было у нее и способности перемещаться, как у других богов, так что, когда ей нужно было добраться в какое-то место в Новых Афинах, она либо шла пешком, либо садилась на автобус. Сегодня было тепло, и она решила прогуляться.
Персефона любила этот город, потому что он был совершенно не похож на место, где она выросла. Здесь возвышались зеркальные небоскребы, сверкавшие в теплых лучах Гелиоса. Музеи здесь были наполнены историями, которые Персефона узнала, только переехав в этот город. Здания были произведениями искусства, и к тому же почти в каждом квартале имелись скульптуры или фонтаны. Помимо всего этого камня, стекла и металла в городе простирались акры парков с роскошными садами и деревьями, где Персефона нередко гуляла по вечерам. Свежий воздух напоминал ей о том, что она свободна.
Она сделала вдох, пытаясь справиться с волнением. Но внутри ее будто затянулся узел из-за татуировки на запястье. Ей нужно было избавиться от нее прежде, чем ее заметит Деметра, иначе несколько лет ее свободы обратятся в вечность в стеклянной коробке.
Обычно именно этот страх заставлял Персефону быть осторожной.
За исключением прошлой ночи ночи, когда она почувствовала себя бунтаркой. И, несмотря на эту странную метку на коже, «Неночь» и ее властитель стали всем, чего она когда-либо желала.
Богине хотелось, чтобы это было не так хотелось считать Аида отталкивающим. Она жалела, что провела прошлую ночь в воспоминаниях о том, как его темные глаза изучали ее тело, как ей пришлось запрокинуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом, как его изящные руки тасовали карты.
Каково это чувствовать эти длинные пальцы на своей коже? Каково оказаться в его объятиях?
После прошлой ночи Персефона хотела того, чего не желала никогда прежде. Вскоре ее волнение сменилось огнем, столь незнакомым и сильным, что ей показалось, будто она вот-вот обратится в пепел.
О боги. Почему она вообще думает об этом?
Одно дело считать бога мертвых привлекательным, но желать его это совсем другое. Между ними ничего не могло быть. Ее мать ненавидела Аида, и богиня знала ей не нужно было даже спрашивать, что отношения между ними под запретом. Она также знала, что магия ее матери нужна ей больше, чем утоление огня, бушующего внутри.
Персефона дошла до Акрополя: его блестящий зеркальный фасад едва не ослепил ее. Она поднялась по невысокой лестнице к дверям из стекла и золота. На первом этаже ей пришлось пройти через ряд турникетов с охраной обязательным элементом компаний, размещавшихся в многоэтажном здании, включая рекламную компанию Зевса креативное агентство «Дуб и Орел». Почитатели Зевса нередко собирались у Акрополя, надеясь взглянуть на бога грома хоть одним глазком. Однажды группа безумцев даже попыталась взять здание штурмом, чтобы добраться до него, что было отчасти иронично, ведь Зевс редко бывал в Акрополе, проводя бо́льшую часть своего времени в Олимпии.
Однако агентство Зевса было не единственным, нуждавшимся в охране. «Новости Новых Афин» в свое время подняли несколько сложных тем таких, что привели в ярость как богов, так и смертных. Персефона не слышала ни об одном акте мести, но, проходя через охрану, понимала, что эти смертные охранники не смогут остановить разгневанного бога, рвущегося на шестидесятый этаж, чтобы отомстить.
После турникетов она вышла к ряду лифтов, которые доставили ее на нужный этаж. Двери открылись в огромном вестибюле с вывеской «Новости Новых Афин». Под ней располагался стол из выгнутого стекла, и красивая девушка с длинными темными локонами поприветствовала ее улыбкой. Ее звали Валери, Персефона помнила ее по собеседованию.
Персефона, произнесла она, обходя стол. Рада снова тебя видеть. Я тебя провожу. Деметрий уже ждет.
Валери отвела Персефону в редакцию новостей за стеклянной перегородкой. Несколько столов из металла и стекла были расставлены здесь ровными рядами. В помещении кипела работа телефоны звонили, бумаги шуршали, по клавишам стучали пальцы журналистов и редакторов, создающих очередные статьи. В воздухе разливался душный аромат кофе, словно все это место работало на кофеине и чернилах. Обстановка привела Персефону в трепет, и сердце бешено забилось у нее в груди.
Насколько я знаю, ты из Университета Новых Афин, сказала Валери. Когда у тебя заканчивается учеба?
Через полгода.
Персефона уже не раз представляла себе момент, когда пройдет по большой сцене, чтобы получить диплом. Это будет кульминация времени, проведенного ею среди смертных.